Гримм Якоб и Вильгельм
Шрифт:
Птичка опустилась на липу, которая росла у самой мельницы, и запела:
Меня мачеха убила… Один рабочий перестал работать. Мой отец меня же съел.Еще двое от работы отстали и прислушались…
Моя милая сестричка…Еще четверо бросили работу…
Мои косточки собрала, Во платочек их связала…Уж только восьмеро остались при деле.
И под деревцем…Уж только шестеро осталось…
… сложила…Только один продолжал работу…
Чивик, чивик! Что я за славная птичка!Тут уж и последний отстал и тоже стал слушать. «Птичка, — сказал он, — как ты славно поешь! Дай и мне тоже послушать, спой еще раз!» — «Нет, — отвечала птица, — дважды не стану петь даром; дай мне жернов, так я еще раз тебе спою». — «Да, — сказал он, — если бы жернов мне одному принадлежал, ты бы его получила». — «Да, — сказали другие, — если она нам еще раз споет, то мы отдадим ей жернов».
Тогда птичка слетела вниз, а все двадцать рабочих стали приподнимать жернов и покрикивать: «У-у-ух, у-ух, ухнем! ух!»
А птичка только продела голову в отверстие жернова, вздела его на шею, как воротник, и вместе с ним взлетела на дерево и запела:
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка!А пропев свою песенку, она расправила крылышки и, держа в когтях правой лапки цепочку, в когтях левой — пару красных башмаков, а на шее — жернов, полетела вдаль, к дому отца своего.
В доме за столом сидели отец, дочка и мачеха, и отец говорил им: «Что это значит, что у меня сегодня так легко, так весело на сердце?» — «Нет, — сказала мачеха, — мне что-то страшно, словно бы гроза большая надвигается». А дочка сидела и все плакала да плакала.
Тут как раз прилетела птичка и села на крышу. «Ах, — сказал отец, — мне так весело, и солнце так прекрасно светит, и на душе у меня так хорошо, как будто мне предстоит увидеться со старым знакомцем». — «Нет, — сказала жена, — страшно мне, страшно, так что зуб на зуб навести не могу, а жилах у меня словно огонь».
Дочка же тем временем села в угол и стала плакать еще пуще, и прикрывала глаза руками, и ладони рук ее были совсем мокры.
Птичка между тем уселась на дерево среди двора и стала петь:
Меня мачеха убила…Мачеха, услышав это, заткнула уши и зажмурила глаза, не желая ничего ни видеть, ни слышать, но в ушах ее все же был шум, как от сильнейшей бури, а глаза жгло, и в них словно молния блистала.
Птичка продолжала петь:
Мой отец меня же съел…«Ах, матушка, — сказал отец, — там сидит такая славная птица и поет так прекрасно, да и солнышко так светит и греет, и благоухает тмином».
Птичка продолжала: Моя милая сестричка…Сестричка, как услышала это, уткнула лицо в колени и стала плакать навзрыд, а отец, напротив того, сказал: «Я выйду, посмотрю на птичку вблизи». — «Ах, не ходи, не ходи! — сказала жена. — Мне кажется, что весь дом наш в пламени».
Но муж ее не послушался, вышел из дома и взглянул на птичку, которая продолжала свою песню:
Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка!И, закончив песенку, птичка сбросила сверху золотую цепь прямо на шею отцу, и цепь пришлась как раз в меру.
Тогда он вернулся домой и сказал: «Посмотри, какая это чудесная птица, подарила мне прекрасную золотую цепь, да и сама-то на вид такая красивая». Жена же все попрежнему бегала в ужасе по всему дому и места не могла себе найти.
А птица опять завела ту же песню:
Меня мачеха убила…«Ах, если бы я хоть в самой преисподней теперь была! Лишь бы не слыхать мне этой песни!» — проговорила мачеха в отчаянии.
Мой отец меня же съел…Мачеха при этих словах в изнеможении упала на пол.
Моя милая сестричка…«Ах, — сказала сестричка, — я тоже выйду и посмотрю, не подарит ли и мне чего-нибудь птичка». И она вышла из дома.