Чем дальше, тем глубже в трясину, тем хуже и хуже. Так начинает сбываться проклятье?..

— Роже… Я не могу вам приказывать, но хотел бы попросить.

— Да, ваше высочество? — удивленный полковник отступил, оперся на стол. — Я слушаю вас.

— Вы уже не хотите звать меня по имени? Ладно, не в том дело. Я прошу вас — предоставьте маршала его судьбе.

— Ролан, это неразумно. Меррес будет кланяться в лицо, но ударит в спину.

— Значит, так будет, — отрезал принц. — Довольно. Мы все сходим с ума… Маршал — моя забота. Он ваш командир, и я прошу вас не нарушать присягу. Поклянитесь, Роже.

— Я исполню вашу просьбу, принц.

В виски забили по раскаленному гвоздю, глаза слезились сами собой. Он не плакал, нет — просто лицо горело, а под веки словно насыпали песка. Воздух, сочившийся из щелей в раме, вонял падалью, руки пахли кровью — он испачкал рукава мундира. Они все испачкались, каждый в своем, и теперь не отмыться.

— Какой сегодня отвратительный день… — вздохнул Ролан, с отвращением глядя на темнеющее небо. — И этот вечер… кровь. Слишком много крови…

— Ролан, ты здоров? — полковник подошел вплотную, положил юноше руку на плечо. — Не понимаю я тебя.

— Это и к лучшему, Роже. Я хотел бы побыть один, не сочтите за грубость…

Полковника Фабье пришлось выпроваживать: он не хотел уходить, предлагал прислать лекаря, служанку с вином, побыть с принцем до утра. Ролан вежливо отнекивался, хотя виски жгло так, что хотелось орать, и все же сумел убедить эллонца оставить его в покое.

Ролан закрыл дверь на задвижку, сел за стол. Кувшин с водой, не убранная вовремя тарелка с остатками хлеба, тупой серебряный нож. Пальцы бездумно терзали ломоть, превращая его в горку крошек. Трещал огарок свечи, зачем-то зажженный принцем, металось на ветру неровное пламя. Собственная тень на стене казалась горбатым чудовищем, напрыгивающим на добычу. Откуда-то пахло теми самыми белыми цветами, названия которых Ролан так и не выяснил.

В ушах звенели слова проклятья, которые, он уже знал, ему предстояло помнить всю жизнь.

"Я проклинаю тебя, тебя и твой род! Я проклинаю тебя и всех причастных. Пусть ваша кровь восстает друг на друга, пока не умрет последний! И да будет так!"

Свеча догорела, оставив Ролана в полной темноте.

— Это письмо вы отдадите лично в руки герцогине Алларэ. Не служанкам, не секретарям, не ее придворным дамам. Ей и только ей, — Гоэллон вопреки обыкновению не стал швырять узкий серебристый цилиндр, запечатанный с двух краев воском, а аккуратно подал его Саннио. — Отправляйтесь немедленно.

— Я должен дождаться ответа?

— Нет, но если герцогиня пожелает ответить немедленно, не огорчайте ее отказом.

Идти было не слишком далеко, а погода с утра стояла довольно пристойная — холодно, но сухо, еще почти по-зимнему, и потому секретарь решил пройтись пешком. Собственно, он почти всегда ходил пешком, если только на улице не шел ливень или слишком сильный снег. Пользоваться экипажем Гоэллон ему настрого запретил, требуя, чтобы юноша ездил на своей кобыле, но верховая езда так и не стала любимым способом передвижения. Две свои ноги, хоть и не такие выносливые, были как-то привлекательнее.

Чтобы выполнить поручение, пришлось долго и нудно препираться с тремя посторонними — служанкой, секретарем герцогини, которого Саннио помнил в лицо: он тоже учился у Тейна и был на два года старше. Сначала он при виде соученика скорчил презрительную рожу, потом рассмотрел коллегу повнимательнее и на языке жестов, принятом в школе, изобразил "а ты высоко залетел, птенчик!". Саннио улыбнулся. На смену секретарю явилась какая-то надменная дама с бородавками на носу. Все по очереди порывались отобрать у него письмо, но юноша был непоколебим.

Наконец к нему вышла дама изумительной красоты. Наперекор всем правилам приличий, Саннио уставился на нее, с трудом заставив себя говорить. Высокая стройная женщина в платье цвета первой весенней травы, с золотым шитьем по лифу и рукавам. Волосы, убранные в сложную прическу и украшенные какими-то сладко пахнущими белыми цветами, могли блеском поспорить с золотом шитья и украшений. Юноша едва ли сумел бы описать черты ее лица — она была неописуемо хороша, — и только для глаз нашлось подходящее сравнение: кошачьи. Огромные, слегка раскосые ярко-зеленые глаза.

Взяв футляр с письмом, герцогиня протянула секретарю руку. Тот робко прикоснулся губами к светлой, почти прозрачной коже и выпрямился, по-прежнему пялясь на хозяйку дома. Она была похожа на брата, но мужская красота Саннио не интересовала, а вот те же черты, воплощенные в женщине…

— Вы же Саннио, секретарь Руи? — спросила она. Юноша удивился, что его имя она практически выговорила по слогам, нараспев: "Сан-ни-о". Алларцы всегда коверкали чужие имена на свой лад, но, надо думать, у герцогини не нашлось в запасе подходящего варианта.