Нет! Вы этого не думаете, надо отдать вам справедливость. Ни один из вас не думает так!

Так вот, в этот момент я пытаюсь выполнить данное им обещание.

Господа! Выслушайте меня терпеливо, как слушают адвоката; я осуществляю перед вами священное право защиты; и если, думая о стольких несчастных и умирающих, убежденных в моем сочувствии и доверивших мне свои интересы, я невольно выйду за пределы, которые хотел бы себе поставить, вспомните, что сейчас я — представитель милосердия и что если милосердие — это неосторожность, то неосторожность прекрасная, единственно допустимая в моем возрасте; вспомните, что избыток жалости — если вообще может быть избыток жалости — простителен тому, кто прожил на свете много лет, что тот, кто страдал, вправе ратовать за страждущих, что перед вами старик, просящий за женщин и детей, что перед вами изгнанник, заступающийся за побежденных. (Сильное волнение на всех скамьях.)

Господа! В гражданских войнах всегда много неясного. Я призываю в свидетели — кого? Официальный отчет. В нем, на странице второй, признается, что «неясность движения» (движения Восемнадцатого марта) «позволяла каждому» (я цитирую) «предвидеть возможность осуществления некоторых идей, быть может и справедливых», — иначе говоря, то, о чем мы всегда твердили. Господа! Репрессиям не было предела, так пусть же и амнистия будет безграничной! Только амнистия, всеобщая амнистия, может загладить судебный процесс над целой массой людей, процесс, начавшийся арестом тридцати восьми тысяч человек, среди которых восемьсот пятьдесят женщин и шестьсот пятьдесят один ребенок пятнадцати, шестнадцати и семнадцати лет.

Найдется ли среди вас, господа, хоть один, кто мог бы без содрогания в сердце пройти сейчас по некоторым кварталам Парижа? Например, мимо этого зловещего возвышения на мостовой, все еще заметного на углу улицы Рошешуар и бульвара? Что там, под этими камнями? Из-под них слышатся глухие вопли жертв, которые могут дойти и до будущих поколений; я останавливаюсь, ибо решил быть сдержанным и не хочу переходить границы; но от вас зависит, чтобы эти роковые вопли смолкли. Господа! Вот уже пять лет, как глаза истории устремлены на эти трагические недра Парижа, и она до тех пор будет слышать раздающиеся оттуда страшные голоса, пока вы не сомкнете уста мертвым, провозгласив забвение.

Вслед за справедливостью, вслед за жалостью подумайте об интересах государства. Подумайте, что в этот час ссыльные и изгнанники исчисляются тысячами и что, кроме них, есть еще бесчисленное множество невинных перепуганных беженцев — огромное неизвестное число! Этот огромный отлив населения наносит ущерб производительности нации. Верните рабочих в мастерские. Вам об этом убедительно заявили в другой палате: верните нашим парижским предприятиям рабочих, мастеров своего дела; пусть вернутся те, кого нам не хватает; простите и утешьте их; муниципальный совет считает, что их не менее ста тысяч. Суровые меры, обрушивающиеся на население, сказываются на всеобщем благосостоянии. Изгнание мавров положило начало разорению Испании, а изгнание евреев довершило его. Отмена Нантского эдикта обогатила Англию и Пруссию за счет Франции. Не повторяйте этих непоправимых политических ошибок.

По любым соображениям — социальным, моральным, политическим — голосуйте за амнистию! Проявите мужество! Возвысьтесь над ложными опасениями. Посмотрите, как просто оказалось отменить осадное положение. Провозгласить амнистию будет ничуть не сложнее. (Возгласы «Превосходно» на скамьях крайней левой.)Проявите милосердие!

Я хочу учесть все. Здесь обнаруживается еще одна важная сторона вопроса — исполнительная власть вмешивается и говорит нам: «Помилование — это мое дело!»

Давайте разберемся в этом.

Господа! Есть два способа помилования: малый и великий. Старая монархия знала два вида милосердия: указы о частном помиловании, отменявшие наказание, и указы об общей амнистии, аннулировавшие само правонарушение. Право частного помилования осуществлялось в интересах отдельных лиц, право всеобщей амнистии — в интересах всего общества. В наши дни из этих двух прерогатив королевской власти первая — право частного помилования, то есть прерогатива ограниченная, — предоставлена исполнительной власти; вторая же — право всеобщего помилования, то есть прерогатива неограниченная, — принадлежит вам. Поистине, именно вы — носители верховной власти, и высшее право принадлежит вам. Право всеобщего помилования — это право амнистий, И вот в этих условиях исполнительная власть вызывается подменить вас! Малое милосердие вместо великого, — старая история! Иными словами, исполнительная власть делает вам предложение, суть которого сводится именно к тому, о чем одна из двух парламентских комиссий предельно ясно сказала вам: «Отрекитесь!»

Значит, предстоит совершить великое дело, а вы его не совершите! Значит, первое, на что вы употребите вашу верховную власть, будет отречение от долга. Вы пришли к власти, вы вышли из народа, в вас воплощено его величие, вы получили от него священный наказ — покончить с ненавистью, исцелить раны, успокоить сердца, основать республику, покоящуюся на справедливости, основать мир, покоящийся на милосердии; и вы откажетесь выполнять этот наказ и спуститесь с тех высот, на которые вознесло вас общественное доверие, и первой вашей заботой будет подчинить высшую власть низшей? В этом больном вопросе, решение которого требует огромных общенациональных усилий, вы, действуя от имени нации, нанесете удар ее всемогуществу? Как! В момент, когда от вас ждут всего, вы проявите бессилие? Как! Вы не используете высочайшее право, право помилования, для того, чтобы покончить с гражданской войной? Возможно ли? 1830 год был ознаменован амнистией, Конвент провозгласил амнистию, Учредительное собрание 1789 года провозгласило амнистию, и так же как Генрих IV амнистировал Лигу, Гош амнистировал Вандею. А вы отступитесь от этих славных традиций? Вы запятнаете величественные страницы нашей истории малодушием и трусостью? Возможно ли? Сохранив все мучительные воспоминания, злопамятство, горечь, вы примените средство, лишенное политической действенности: медленное и сомнительное помилование отдельных лиц — милосердие, приправленное фаворитизмом; вы будете принимать лицемерие за раскаяние, займетесь туманным пересмотром дел, пагубным для авторитетности судебных решений, вы предпримете ряд более или менее незначительных добрых начинаний в духе монархии, — и все это вместо огромного и великолепного акта, когда родина раскрывает объятия навстречу своим сынам и говорит: «Вернитесь! Я все забыла!»

Нет, нет и еще раз нет! Не отрекайтесь. (Движение в зале.)

Господа! Уверуйте в самих себя! Нет для людей зрелища прекраснее, чем смелость в милосердии! Ведь в данном случае милосердие не есть неосторожность; милосердие — мудрость; милосердие — это конец гнева и ненависти; милосердие — это разоружение. Спокойное будущее — вот что вы должны дать Франции, господа, вот чего Франция ждет от вас!

Сострадание и мягкость — хорошие средства управления. Поставить нравственные законы выше законов политических — вот единственное средство заставить революцию подчиниться цивилизации. Сказать людям: «Будьте добрыми!» — значит сказать им: «Будьте справедливыми!» За великими испытаниями должны последовать великие примеры. Рост бедствий искупается и возмещается ростом справедливости и мудрости. Воспользуемся же страданиями общества, чтобы извлечь для человеческого разума еще одну истину, а какая истина может быть выше этой: прощать — значит исцелять!