Как только пастор Портмен ушел, Лора велела затопить камины в комнатах мистера Артура и проветрить его постель; к тому времени, как миссис Пенденнис дописала нежнейшее письмо сыну, распоряжения эти уже были выполнены, и девушка, с улыбкой взяв Элен за руку, повела ее в спальню Пена, где весело пылал огонь и где они долго просидели, разговаривая все о том же. Лора приписала к письму Элен несколько строк, в которых называла Пена милым и дорогим и просила его немедля приезжать домой, дважды подчеркнув это слово, к своей матушке и любящей сестре Лоре.

Среди ночи — спустя много времени после того как обе женщины, прилежно начитавшись Библии и еще раз заглянув в комнату Пена, прошли к себе в спальню, — среди ночи, повторяю, Лора, чья головка теперь нередко покоилась на той самой подушке, в которую некогда вдавливался ночной колпак Джона Пенденниса, вдруг громко спросила:

— Маменька, вы не спите?

Элен пошевелилась и отвечала:

— Не сплю.

Она и не засыпала еще, но, лежа неподвижно, часами глядела на ночник и думала о Пене.

Тогда мисс Лора (а она тоже лишь притворялась спящей и, занятая своими мыслями, лежала так же тихо, как брошка, в которой Элен хранила по прядке волос Пена и Лоры, лежала на белой с оборками подушечке на туалетном столе) принялась излагать миссис Пенденнис замечательный план, созревший в ее неугомонной головке и позволявший быстро и без ущерба для кого бы то ни было вызволить Пена из его затруднений.

— Вы же знаете, маменька, — сказала она, — я прожила у вас десять лет, и вы за это время даже не притронулись к моим деньгам, а растили меня так, словно я — приютская девочка. Мне это очень обидно, потому что я гордая и не люблю принимать одолжений. Если бы я училась в школе — только я не захотела, — это стоило бы не менее пятидесяти фунтов в год, значит, я должна вам десять раз по пятьдесят фунтов. Я знаю, вы положили их в банк в Чаттерисе на мое имя, но они вовсе не мои. Так вот, завтра мы поедем в Чаттерис и повидаем этого симпатичного мистера Рауди с седыми усами, и пусть он нам их отдаст — не усы, а пятьсот фунтов; и, наверное, он согласится дать нам взаймы еще двести, а мы их потом скопим и отдадим; и пошлем эти деньги Пену — пусть он заплатит свои долги, чтобы никто не остался в обиде, и все будет хорошо.

Что отвечала на это Элен — не стоит рассказывать, ибо ответ ее состоял из множества бессвязных восклицаний, поцелуев и прочей чепухи. Но после этой беседы обе крепко уснули, а когда ночник затрещал и погас, и солнце озарило лиловые холмы, и в голых деревьях и вечнозеленых кустах под окном весело защебетали птицы, Элен тоже проснулась, поглядела на милое лицо девушки, чьи губы улыбались во сне, щеки раскраснелись, а белоснежная грудь тихо вздымалась, словно над нею проносились счастливые сны, и почувствовала счастье и признательность, какие благочестивая женщина может выразить лишь в словах, обращенных к источнику всяческой любви и милосердия, в честь которого хвалебный хор неумолчно звучит во всем мире.

Стоял январь, и довольно холодный, но раскаяние мистера Пена было столь искренне, а намерение экономить столь твердо, что он взял место не внутри дилижанса, а на крыше, где знакомый проводник, помнивший его былую щедрость, предложил ему для утепления несколько шинелей. Когда он слезал на землю у ворот Фэрокса, колени у него дрожали — то ли от холода, то ли от предвкушения встречи с той, кого он так жестоко отблагодарил за ее любовь. Старый Джон ждал у ворот, чтобы забрать хозяйский багаж, но одет он был уже не в желтую с синим ливрею, а в бумазейную куртку.

— Я теперь и за садовника, и за конюха, и живу при воротах, — пояснил он, как бы стесняясь и приветствуя Пена беззубой улыбкой; но едва Пен свернул на дорожку, откуда уже не видна была карета, перед ним появилась Элен, и сияющее ее лицо излучало любовь и прощение, — ибо для таких женщин нет большего счастья, как прощать обиды.

Помня о своей заветной цели, вдова, конечно, уже успела написать Пену о милом, благородном, великодушном предложении Лоры и не поскупилась в письме на благословения обоим своим детям. Верно, потому, что Пен помнил об этой услуге, он густо покраснел при виде Лоры: она поджидала его в сенях и на сей раз, и только на сей раз, нарушила упомянутое нами соглашение, которого и она и Артур придерживались в последние годы; однако о поцелуях в этой главе и без того уже говорилось предостаточно.

Итак, блудный сын воротился домой, и для него закололи жирного тельца, и две бесхитростные женщины по мере своих сил старались скрасить ему жизнь.

В первое время не было ни разговоров о его неудаче в Оксбридже, ни расспросов о его планах на будущее. Но Пен много и тревожно думал об этих предметах наедине, у себя в комнате, где подолгу предавался размышлениям.

Спустя несколько дней по приезде он отправился в Чаттерис верхом, а воротился на империале дилижанса. Он сообщил матери, что лошадь оставил в городе на продажу, а когда эта сделка совершилась, вручил ей чек, что она (а возможно, и сам Пен) расценила как необыкновенное самопожертвование, а Лора — как поступок вполне правильный, но и только.

Он редко заводил речь о займе, который вдова, впрочем, приняла с известными оговорками; но два раза все же помянул о нем, мучительно запинаясь, и поблагодарил Лору. То, что он оказался в долгу у девушки-сироты, больно ранило его самолюбие. Он спал и видел, как бы расплатиться с нею.

Он отказался от вина и пил теперь виски с водой, притом очень умеренно. Отказался от сигар; правда, последние годы он с таким же, если не с большим удовольствием курил трубку, так что эта жертва была не так уж велика.