Мужнее сквернословие не заставило бесстрашную мачеху отказаться от намерения перевоспитать пасынка; и однажды, когда мистер Ньюком уехал по делам в Сити, а Томми по-прежнему ослушничал, она призвала своего степенного дворецкого и чернокожего лакея (за чьих бичуемых братьев болела душой) и велела им хорошенько отделать юного преступника. Но тот с разбега так брыкнул дворецкого, что в кровь расшиб его стройные голени, так что сей откормленный слуга еще долго хромал и охал, а потом мальчик, схватив графин, поклялся разбить морду черномазому лакею; он даже пригрозил запустить графин в голову самой миссис Ньюком, если только ее клевреты попытаются учинить над ним насилие.

Вечером, когда мистер Ньюком вернулся из Сити и узнал об утреннем происшествии, между ним и его супругой разразилась ссора. Боюсь, что он опять прибегнул к брани, но его необдуманные слова повторять здесь нет надобности. Так или иначе, он вел себя мужественно, как подобает хозяину дома, и объявил, что, если кто из слуг хоть пальцем тронет его мальчика, то будет поначалу бит, а потом выгнан из дому; кажется, он еще высказал сожаление, что женился на женщине, которая не чтит мужа своего, и вошел в дом, где ему не дают быть хозяином. Призвали друзей, и наконец вмешательство и уговоры клепемских служителей божьих, постоянно обедавших здесь в большом числе, помогли уладить семейную распрю; разумеется, и здравый смысл- миссис Ньюком побудил ее в конце концов подчиниться, хоть на время, человеку, которого сама же она поставила во главе дома и которому, стоит вспомнить, поклялась в любви и послушании, — она была женщина хоть и властная, но не злая и, при всей своей исключительности, способная допустить, что и она может быть в чем-то неправа. Когда вскоре после описанной ссоры Томми на беду заболел скарлатиной, даже няня Сара не могла бы ухаживать за ним нежней, заботливей и внимательней его мачехи. Она ходила за ним во время его болезни, не позволяла никому другому давать ему еду и лекарство, провела у его постели всю кризисную ночь и ни словом не упрекнула помогавшего ей мужа, когда заразились близнецы (само собой разумеется, благополучно выздоровевшие); а тут еще Томми, принимая ее в бреду за няню Сару, называл ее "милой толстушкой Салли" (между тем как любой столб для порки, к которому когда-либо мечтала привязать его миссис Ньюком, и тот был толще нее); вдобавок, уверенный, что говорит с Сарой, он называл мачеху в глаза "чертовой методисткой" и "драной кошкой", а потом, позабыв прежнюю фантазию, вскакивал с постели и грозился одеться и убежать к няне. Салли к тому времени уже вернулась на север, в родную деревню, и жила на щедрую пенсию, которую назначил ей мистер Ньюком и которую его сын, а позднее внук, умудрялись выплачивать ей в любых, самых затруднительных обстоятельствах.

Нет сомнения, что желания, высказанные мальчиком в бреду, не раз приходили ему в голову и тогда, когда он в полном здравии проводил дома свои безрадостные каникулы. Через год он все-таки убежал, не из школы, а из дому, и в одно прекрасное утро, изможденный и голодный, отмахав двести миль, явился к своей няне, которая с радостью приняла этого блудного сына, заклала для него тельца, искупала и, омыв ручьями слез и осыпав поцелуями, уложила в постель. Разбудило его появление отца — безошибочный инстинкт мистера Ньюкома, подкрепленный догадками его проницательной супруги, привел его прямо туда, где искал приюта юный беглец. Бедный родитель ворвался в комнату с хлыстом в руке; он не ведал другого закона и других средств утвердить свою власть: ведь его-то отец, старый ткач, чью память он хранил и почитал, бил его смертным боем. Сладкий сон и упоительные грезы об игре в крикет мигом покинули Томми, когда он увидел в отцовской руке это орудие, и, прежде чем мистер Ньюком вытолкал из комнаты дрожащую и всхлипывающую Сару и запер за ней дверь, мальчик уже понял, что его ждет, и, встав с постели, безропотно принял заслуженное наказание. Вероятно, отец страдал не меньше сына, ибо, когда экзекуция закончилась и мальчуган, все еще вздрагивая от боли, протянул к нему свою окровавленную руку и сказал: "От вас… от вас, сэр, я могу это вытерпеть", — лицо его залила краска, а глаза впервые увлажнились; отец вдруг разрыдался, обнял мальчика, поцеловал и стал молить и упрашивать не бунтовать больше; отшвырнув хлыст, он поклялся, что впредь ни при каких обстоятельствах не тронет сына. Ссора закончилась полным и счастливым примирением, и все трое уселись за обеденный стол в домике Сары. Быть может, Ньюком-старший охотно пошел бы в тот вечер бродить по полям и лугам, где гулял юношей и где впервые обнял и поцеловал любимую девушку, ту бедняжку, что так верно и преданно ждала его и за все свое долготерпение и смиренные упования обрела лишь скупое, недолгое утешение.

Когда Томми водворили домой, миссис Ньюком ни словом не попрекнула его за побег, была с ним добра и ласкова и в первый же вечер тихим и проникновенным голосом прочитала вслух притчу о блудном сыне.

Однако это было только перемирие, и скоро между пылким юношей и его непреклонной и деспотичной мачехой снова открылись военные действия. И не потому, что он был таким уж скверным или она, допустим, взыскательней других, — просто они не могли ужиться друг с другом. Мальчик ходил хмурый и чувствовал себя дома несчастным. Он начал попивать с конюхами на конюшне и, кажется, съездил разок в Эпсом на скачки, в чем и был немедленно разоблачен. Возвращаясь в своей парадной карете, запряженной гнедыми, с интересного завтрака в Роухэмптоне, на котором выступал с вдохновенной речью один очаровательный крещеный еврей, миссис Ньюком повстречала своего пасынка Тома сильно "под мухой", катившего в наемной карете с компанией друзей — мужчин и женщин. Чернокожему лакею Джону было велено спуститься с запяток и привести пасынка пред очи миссис Ньюком. Том подошел к ней и хриплым голосом, то и дело заливаясь громким смехом, принялся рассказывать о состязании, которое только что видел. Мыслимо ли было, чтобы такой отпетый малый продолжал жить в доме, где в невинности и благолепии росли ее ангелочки?

Юноша мечтал об Индии. "История" Орма, в которой говорилось о подвигах Клайва и Лоренса, была его любимейшей книгой во всей отцовской библиотеке. Он с гневом отверг предложение стать клерком, равно как и другие штатские занятия, — его прельщал только военный мундир. И вот Томаса Ньюкома-младшего записали в кавалерию. Когда будущее юноши таким образом определилось, мистер Ньюком, добившись не без труда согласия жены, забрал сына из лондонской школы, где тот, по совести говоря, не слишком преуспевал в гуманитарных науках, и послал его к наставнику по военному искусству. Томми отдали к одному такому преподавателю, готовившему молодых людей к военной карьере, и юноша получил у него гораздо больше профессиональных знаний, чем это обычно удавалось поступающим в армию. Он штудировал математику и фортификацию с таким прилежанием, какого никогда не проявлял в изучении греческого и латыни; но особенно он продвинулся, не в пример большинству молодых своих соотечественников, в изучении французского языка.

Совершенствуясь в этом благозвучном языке, молодой Нъюком пользовался помощью неких третьих лиц, каковым суждено было навлечь на него новые неприятности. Его наставник, человек покладистый, обитал в Блэкхите, а неподалеку оттуда, на Вулидж-роуд, проживал маленький француз, шевалье де Блуа, в чьем доме юноша куда охотнее готовился по-французски, чем под кровом своего учителя.

Дело в том, что у шевалье де Блуа были две молоденькие хорошенькие дочки, которых он привез с собой в эмиграцию, когда, в годы революции, подобно тысячам других французских дворян, покинул отчизну. Он происходил из очень знатной семьи, и его старший брат, маркиз де Блуа, тоже эмигрант, находился то ли в армии их высочеств на Рейне, то ли с королем-изгнанником под Митавой. Сам шевалье участвовал еще в войнах против Фридриха Великого, и, право, молодому Ньюкому трудно было найти лучшего наставника во французском языке и военном искусстве. Юноша обучался у него с удивительным рвением. Дочь шевалье, мадемуазель Леонора, обычно сидела тут же в гостиной и безмятежно занималась каким-нибудь рукоделием, пока отец наставлял своего питомца. Она раскрашивала футляры для игральных карт, вышивала — делала все, что могла, чтобы заработать еще несколько шиллингов в пополнение тех средств, на которые перебивалась семья изгнанника в эти черные дни. Шевалье, по-видимому, ничуть за нее не боялся, так как она была уже помолвлена с графом де Флораком, который был на год старше его, некогда, как и он, отличился в боях, а теперь тоже жил эмигрантом в Лондоне и промышлял частными уроками на скрипке. Иногда, по воскресеньям, он приходил в Блэкхит со скрипкой под мышкой — поухаживать за своей юной невестой и вспомнить былые деньки со старым боевым товарищем. По воскресеньям Том Ньюком не занимался французским. Обычно он проводил этот день в Клепеме, где, как ни странно, ни словом не обмолвился о мадемуазель де Блуа.

Что случается, если два молодых существа, каждому не более восемнадцати, пылкие, красивые, порывистые, великодушные, чьи сердца свободны или, по крайней мере, еще не ведают страсти, — что, скажите, случается, когда они изо дня в день часами просиживают над французскими словарями, пяльцами или каким-нибудь другим делом? Мадемуазель Леонора, разумеется, была девица bien elevee [8] и, как всякая благовоспитанная молодая француженка, готова была стать женой того, кого изберет ее батюшка, но ведь пока обремененный годами мосье де Флорак пиликал на скрипке в Лондоне, у них в Блэкхите вечно сидел этот красивый и молодой Томас Ньюком. Словом, Том объяснился ей в любви и выразил готовность немедленно обвенчаться с ней, если только она согласна, в расположенной по соседству католической часовне. А потом они вместе уедут в Индию и будут счастливы до конца дней.

Этот невинный роман длился уже не первый месяц, когда его внезапно обнаружила миссис Ньюком, от зорких очков которой ничто не могло укрыться. Случилось так, что однажды она заехала за пасынком к наставнику в Блэкхит. Тома она там не нашла: он занимался французским и черчением в доме мосье де Блуа. Сюда-то и последовала за ним мачеха и, разумеется, застала молодого человека и его учителя за изучением книжек и планов по фортификации. Мадемуазель де Блуа сидела тут же со своими футлярами и экранами, но и этот заслон не мог скрыть от проницательного взора миссис Ньюком стыдливого румянца, залившего Щеки девушки. В одно мгновенье супруга банкира поняла все и постигла тайный смысл событий, происходивших не первый месяц под носом бедного, ничего не подозревавшего мосье де Блуа.