— Кабы не высвободили их к воскресенью, я отпустил бы их на проповедь с провожатым, чтобы туда и обратно. По-джентльменски ведет себя джентльмен, так и я с ним по-джентльменски.

Длинный счет миссис Ридли был без слова оплачен до единого фартинга. Но Ханименовы изъявления раскаяния и признательности полковник принял довольно холодно: ему всегда претила выспренность.

— Вот видишь, мой мальчик, — сказал отец Клайву, — до чего доводят человека долги: он начинает лгать и вынужден обманывать бедных. Подумать только, он бежит от собственной прачки, заискивает перед портным, отнимает хлеб у детей бедняка.

Клайв, как мне показалось, покраснел и смутился.

— Ах папа, — сказал он, — боюсь… что я тоже кое-что задолжал. Небольшую сумму, фунтов сорок. Двадцать пять за сигары и пятнадцать Пенденнису. И… меня это все время ужасно мучает.

— Глупый мой мальчик, — сказал отец, — про счет за сигары я знаю и уже оплатил его на прошлой неделе. Все, что у меня есть — твое, так и знай. И покуда в этом кошельке сыщется гинея — полгинеи твои. Только давай заплатим все наши долги до… до исхода этой недели. А теперь ступай вниз и спроси у Бинни, можно ли мне зайти к нему потолковать кой о чем. — Когда же Клайв ушел, его отец сказал мне с чувством: — Ради бога, Артур, берегите моего мальчика от долгов, когда меня здесь не будет. Я ведь очень скоро уезжаю обратно в Индию.

— Зачем, сэр? Ведь у вас еще год отпуска, — возразил я.

— Да, но без жалованья. Эта история с Ханименом, знаете ли, окончательно исчерпала мои запасы, предназначенные на расходы в Европе. А расходы эти оказались куда значительней, чем я думал. Во всяком случае, я превысил счет у моих братьев, и мне пришлось затребовать денег у своих калькуттских агентов. Что ж, годом раньше, годом позже (если за это время не умрут два наших старших офицера, после которых я должен получить повышение и полный полковничий оклад) — я надеюсь здесь окончательно обосноваться. Годом раньше, годом позже, не велика беда! Пока меня не будет, Клайв отправится в путешествие — совершенствоваться в своем искусстве и знакомиться с великими школами живописи. Когда-то я мечтал поехать с ним вместе. Но l'homme propose… [91] Пенденнис. Нынче я думаю, что юноше не на пользу постоянная родительская опека. Вы, молодые, слишком умны для меня. Я не читал ваших книг, меня не учили всему тому, что вы знаете; нередко я чувствую себя среди вас старым болваном. Я вернусь туда, сэр, где у меня есть друзья и где я что-то собой представляю. Я знаю, что в нашем старом полку найдется несколько лиц, и белых и темнокожих, которые озарятся радостью при виде Томаса Ньюкома. А вас да благословит бог, Артур. Вы, здешняя молодежь, так холодны в обращении, что старику поначалу и невдомек, что о вас думать. Мы с Джеймсом Бинни сперва, как вернулись домой, частенько про вас толковали, — все думали, вы над нами смеетесь. Но вы не смеялись, я знаю, помилуй вас бог, и да пошлет он вам добрую жену и сохранит вас от всех соблазнов. Вот, я купил часы, и мне бы очень хотелось, чтоб вы носили их в память обо мне и моем сыне, к которому были так добры, когда оба вы, мальчиками, учились в старых стенах школы Серых Монахов.

Я пожал ему руку, пробормотав что-то бессвязное о моем уважении и привязанности. Можно ли было знать его и не питать к нему этих чувств?

Решение было принято, и добрый наш полковник стал без шума, но усердно готовиться в обратный путь. В эти немногие дни, оставшиеся до отъезда, он еще охотней и чаще прежнего дарил меня своим доверием и даже сказал, с присущей ему добротой, что видит во мне почти что сына и надеется, что я буду для Клайва добрым советчиком и старшим братом. Но кто, увы, подаст совет советчику? Ведь у меньшого брата было немало достоинств, коих не замечалось у старшего. Жизнь не ожесточила Клайва и даже не испортила. Однако я, кажется, отвлекся, занявшись лицом, сему рассказу посторонним, а потому спешу возвратиться к истории, составляющей предмет моей книги.

Полковник Ньюком сообщил мне, что сейчас, когда ого отъезд — дело решенное, его особенно радует и трогает поведение его друга Бинни.

— Джеймс — благороднейший из смертных, Пенденнис, я горжусь тем, что столь многим ему обязан, и открыто говорю об этом. Дом этот, как вам известно, я арендую у нашего предприимчивого друга мистера Шеррика и должен платить ему до конца договорного срока. Джеймс взял все обязательства на себя. Конечно, дом чересчур велик для него, но Бинни говорит, что он ему по душе и что он намерен остаться здесь, а ведение хозяйства поручить сестре и племяннице. Клайв, — тут голос говорившего, как мне показалось, слегка дрогнул, — будет по-прежнему приходить сюда, как домой, так говорит верный Джеймс, да благословит его бог! Джеймс оказался богаче, чем я думал, этак тысяч на сто рупии, — заметьте это, мои юный друг. Мистер Винни сообщил мне под секретом, что, если его племянница мисс Рози выйдет за человека, ему приятного, он оставит ей значительную часть своего состояния.

Удостоенный доверием возразил, что уже связан обещанием, в ответ на что полковник с понимающим видом сказал:

— Я так и думал. Одна пташка шепнула мне на ухо имя некоей мисс А. Я знал ее деда: весьма обязательный был господин, давал мне в долг в бытность мою субалтерном в Калькутте. Скажу вам по секрету, милейший мой молодой друг, я очень желал бы, чтобы кто-нибудь разъяснил известному вам юному джентльмену, что мисс Мак-кензи славная, миловидная и добропорядочная девушка и что она могла бы его полюбить. Если бы вы, молодые люди, женились благовременно на добродетельных и достойных женщинах, — какова, без сомненья, мисс хм… Амори, — то избегли бы половины соблазнов, коим подвержена юность: не стали бы распущенными, как можно об иных подумать, или, что еще хуже, себялюбивыми и холодными. И я молю господа, чтобы мой Клайв поскорее обрел тихую пристань вдали от всех искушений и сочетался браком с какой-нибудь достойной девушкой вроде племянницы Бинни. Возвратившись на родину, я поначалу строил касательно сына другие планы, но им не судьба была осуществиться. А зная его пылкий нрав и наглядевшись на его повадки, я все время боюсь, как бы мой юный повеса не угодил в какую-нибудь историю с женщиной, и мечтаю оградить его от опасности.

Итак, старики наши придумали благой план, согласно которому их дети должны были пожениться и жить не тужить, совсем как сказочные принц с принцессой; а милейшая миссис Маккензи (вы же знаете, что, водворившись в доме брата, она чуть ли не объяснялась в любви полковнику) — милейшая миссис Мак готова была отказаться от собственных упований, лишь бы ее миленькая Рози была счастлива. Мы шутя говорили, что едва отбудет отец Клайва, как в добавление к Рози выпишут Джози. Но малютка Джози находилась целиком под влиянием бабушки и повела себя более серьезно и благочинно: в письмах высказывала сомнение, нравственно ли ходить в оперу, в Тауэры и музеи восковых фигур; и меньше, чем через год, вышла замуж за Монстра-старшего из церкви доктора Макблея.

В скором времени в "Морнинг пост" появилось объявление о продаже трех лошадей (следовало описание примет и родословная), "принадлежащих одному офицеру, возвращающемуся в Индию. Обращаться к конюху на конюшне дома 120 на Фицрой-сквер".

Совет директоров пригласил подполковника Ньюкома на обед в честь кавалера ордена Бани второй степени, генерал-майора сэра Ральфа Регби, назначенного главнокомандующим в Мадрас. Клайв тоже получил приглашение, и. как он рассказывал: "…После обеда пили за здоровье родителя, сэр, и старик произнес такую ответную речь — просто прелесть!.."