— Почему, во-первых, Молчанов? — спросила она и покраснела еще больше.

— Потому что Молчанов, как мне доподлинно известно, — еще серьезнее сказал Струве, — из кавалеров первый во всех отношениях: правовед, умнее всех, красивее всех, ловчее всех, находчивее всех, танцует лучше всех, а как поет!..

— Довольно, довольно, — запротестовали голоса, — мы все сами хорошо его знаем и разбираемся… Кто еще?

Послышался звонок, и минуту спустя столовая огласилась приветствиями и поцелуями: явились генерал-губернаторша с Элиз и другой Ельчаниновой, сам Николай Николаевич Муравьев и чиновник для поручений Молчанов.

Невельской посмотрел на Струве и незаметно пожал плечами, — вот так посидели уютно в семейной обстановке Волконских, нечего сказать!

Мария Николаевна разрешила нежелающим больше чаю встать и пройти в гостиную и тут же сменила у самовара Катю Ельчанинову. Пошли: впереди Катя и Нелли с Невельским, за ними Струве с Мишелем, сразу заговорившие о службе.

— Скучаете? — спросил, чтобы что-нибудь сказать, Невельской, обращаясь к Кате.

— Мы? О нет, мы много и дружно веселимся — одно развлечение сменяет другое. Затейница, конечно, Мария Николаевна. Видите ли, у нее сложилось такое мнение, что только несчастье дает возможность оценить добрые дары, время от времени подносимые жизнью. Оно же охраняет и от пресыщения. Мы заброшены на край света и очень ценим то, что нам преподносит здесь жизнь.

— Я с мамой не согласна, — сказала Нелли, — и не хотела бы по достоинству ценить двенадцать баллов по математике только после несчастья, то есть получивши шестерку или пятерку. Это несчастье лишнее, правда?

— А я согласен, — возразил Невельской, — кают-компанию, душную, тесную каютную конурку, особенно ценишь после вахты в темную снежную ночь, когда зуб на зуб не попадает и от волнения и от холода. Только тогда чувствуешь, что живешь и наслаждаешься и стаканом крепкого чаю и заплесневелым сухарем.

— Какое счастье — беззаботно лететь с горы на салазках или скользить по расчищенному льду на коньках, а вечером в теплой, уютной комнате прислушиваться к бессильному вою ветра в трубе и жить одной жизнью и мыслями с великими предками и чудными писателями! — воскликнула Катя с непосредственной наивностью и пояснила: — Читаем мы здесь запоем. И не только читаем и переживаем, но и спорим… Наши все работают: оба Поджио прямо славятся, как педагоги, тоже и Борисовы, а Сергей Григорьевич непререкаемый сельскохозяйственный авторитет у мужиков. Мария Николаевна обшивает, устраивает, лечит, утешает и ставит на ноги десятки семейств словом, все действуют, как говорят, «кто во что горазд», и все это с подъемом, с сердцем. Словом, мы не скучаем, некогда… Правда, мы с сестрой еще не устроились, но с Нового года обе думаем о занятиях в институте.

— Мы вас, Геннадий Иванович, непременно закружим, как в водовороте, правда? Вы не откажетесь ни от коньков, ни от салазок, ну, словом, ни от чего! — воскликнула Нелли и прислушалась.

— Папа пришел, вы еще с ним не знакомы? — И она бросилась навстречу высокому, востроносому, с лицом, испещренным резкими морщинами, мужику в русском овчинном тулупе, бараньей шапке и местных оленьих торбасах.

Острый запах лошадиного пота и кислой овчины наполнил гостиную.

— Наследил! Наследил! — прыгала Нелли возле мужика, стараясь повиснуть у него на шее. — Достанется от маман на орехи, и поделом. — И, повиснувши, на ухо: — У нас в гостях герой — Невельской.

— Невельской? — громко повторил Волконский. — Где же он? Дайте посмотгеть… А я давно собигаюсь заагканить вас и ваших одичалых могяков у меня сегьезное дело, батюшка, — и он все время крепко тряс руку Невельского и настойчиво требовал зайти к нему переговорить о разведении огородов в Аяне, на Амуре и Сахалине, обещая снабдить книгами, семенами и своими предположениями, основанными на изучении климата.

Из столовой показались гости и хозяйка: Муравьев и Христиани шли, смеясь и затыкая носы.

— Серж, — укоризненно сказала Мария Николаевна, взглянув на пол, посмотри, что ты наделал! Ты откуда?

— М-да, наследил, — согласился тот, целуя жене руки. — Я от Поджио, сейчас пойду к себе, пегеоденусь.

— Совершенно ясно, что мосье Поджио устраивает у себя на ночлег князя Волконского в конюшне — как самом любимом местечке, — насмешливо сказала, жеманясь и притворно чихая, Христиани, вынула из кармана хрустальный флакончик с ароматической солью и поднесла к самому носу Муравьева.

— Разрешите, мадам, — бросила она хозяйке, — я открою форточку? — и бегом направилась к окну, у которого сидели Невельской с Катей, но ее уже предупредил Молчанов. Нелли тут же потеряла настроение и, шепнув Молчанову на ходу какую-то коротенькую фразу, вышла. Муравьев со Струве подсели к столику с шахматами. Христиани подошла к роялю, Молчанов и Миша засуетились около нее, откинули крышку, зажгли свечи и тут же, стоя, приготовились слушать. Мария Николаевна и Екатерина Ивановна уселись на диване. Сестра Кати оставалась в столовой.