Геннадий Иванович кивнул головой.

— Да-а… а еще что?

— Еще… другой канал, у левого берега, от устья через бар, образуя, таким образом, основное русло…

Опять кивок.

— Ну?

— Ну вот я и решил добраться как-нибудь туда, а там заняться этими вопросами… И для этого два года дополнительно гидрографией занимался, заторопился юноша, глотая слова, — и даже по здешним данным кое-что вычислил и набросал.

— Катерина Ивановна! — вскочил Невельской и, указывая ей на вставшего и смущенного мичмана, сказал: — Посмотри на этого чудака, захворавшего Амуром и твоим «Байкалом», и уговори его не делать глупостей.

Мичман стал оправдываться, стараясь доказать, что это отнюдь не глупость.

— Ну ладно, — согласился в конце концов Геннадий Иванович, — оставьте мне ваши вредные бредни и зайдите вечерком в субботу, посмотрю, потолкуем.

«Почему «бредни» да еще «вредные»? — думал мичман, шагая по улице домой. — Сказал как-то особенно ласково и поощрительно!»

И в субботу, после часовой беседы с глазу на глаз, пили втроем чай и непринужденно долго-долго беседовали.

Уходил юноша счастливый, обогащенный не только расчетами, но и чертежами обоих каналов, давно намеченных и продуманных Невельским.

Мичман недоумевал: как же говорили, что адмирал нелюдим, угрюм, резок, крикун? А оказался понимающим, внимательным и добрым; ведь работа, которую он ему подарил, — это труд нескольких лет!..

И не подозревал мичман, что его приход всколыхнул прошлое, разбередил незаживающую рану, что в вечер первого его посещения Невельские долго сидели вдвоем, вспоминали свое уже далекое, но по-прежнему незабываемое прошедшее.

Как хорошо, что работа многих бессонных ночей перейдет в руки верующего в свои силы, чистого сердцем, такого же, как и сам Невельской, «безумца»!