Подножия гор и сбегающие к морю долины покрыты сочной, ярко зеленеющей травой. И они и скаты небольших холмов сплошь усеяны яркими полевыми цветами. Кое-где белеют извилистыми стволами нарядные березовые рощицы, снизу прикрытые на опушках купами темно-зеленых кустов. Цветы словно смеются, они не боятся молчаливо склонившихся над ними величественных скал эти темно-синие бархатные фиалки, вьющиеся по зелено-серому мху, розово-красные колокольчики и нежно-розовый шиповник, далеко разбросавший вокруг себя свои легкие пахучие лепестки.

Береговая стража обнаружила трехмачтовый корабль еще накануне. Время было тревожное — всего можно было ожидать, тем более что корабль — военный и никому в голову не пришло, что это та самая вполне мирная «Надежда», которая фактически должна сейчас стоять у Нагасаки и вязать торговые узы с Японией.

Петропавловский комендант майор Крупский озабочен: к встрече неизвестного военного корабля надо приготовиться, а гарнизон почти весь в разгоне. Он спешно сколачивает отряд из наличных солдат и канониров, втаскивает на батареи пушки и наскоро набрасывает план упорной обороны. Корабль-незнакомец на всех парусах, никак не сигнализируя, уверенно входит в гавань, не обнаруживая своих намерений. От берега отваливает катер с офицером и широкими взмахами весел быстро приближается к кораблю. Взволнованный офицер не видит ясно выведенного российскими буквами названия.

— Какое судно? Откуда? — спрашивает он не своим голосом и не верит собственным ушам: с корабля насмешливо отвечают по-русски:

— «Надежда»… из Санкт-Петербурга!

— Становитесь на якорь вот там! — радостно кричит офицер, показывая рукой место. — Глубина семь-восемь сажен… А я спешу уведомить коменданта… Поздравляю с благополучным прибытием!

Катер неуклюже поворачивает обратно.

Артиллеристы торопливо перезаряжают пушки холостыми, и одиннадцать выстрелов, повторяемые гулким горным эхом, радостно сливаются с выстрелами «Надежды». С шумом падает в воду тяжелый якорь.

На шканцах, в камергерском мундире, худой, высокий, с лихорадочно горящими глазами, появляется Резанов и осеняет себя широким крестным знамением.

Не задерживаясь на корабле ни одного часа, он садится в шлюпку и минут десять спустя сходит на берег.

Крупский рапортует послу состояние вверенного ему порта и приглашает к нему «откушать хлеба-соли».

За обедом гости до отвала насыщались похожею вкусом на лососину горбушей и тихоокеанской камбалой. Черный, хорошо выпеченный хлеб ели с редким удовольствием, подолгу нюхали, вдыхая его особенный, вкусный кисловато-парной запах.

— Мне кажется, я и не жую его, — уверял Шемелин, — а он сам тает у меня во рту, как сахар. А вода!.. — и он радостно причмокивал, выпивая уже шестой стакан чистой, прозрачной авачинской воды.

Крузенштерн торопился: надо было спешить в Японию, так как долгая задержка грозила лишней зимовкой и потерей почти целого года. Но злополучная течь требовала проконопатить почти весь корабль.

«Надежда» спешно начала расснащаться на следующий же день и одновременно разгружалась от товаров компании.

Придя к Ситхе, «Нева» стала на якорь в устье Крестовской гавани.

Вдали — вечно белая гора Эчком, кругом крутые берега, сплошь покрытые ощетинившимся лесом. Дикость природы, напряженная настороженность и неизвестность…

После шумного Кадьяка безмолвие тяготило, а суровость природы заставила приутихнуть даже неугомонную молодежь.

Внезапно вынырнул из-за мыса четырехместный бат. Бесстрашно подошел он к борту корабля, но так же внезапно и торопливо отвалил, как только увидел показавшиеся из-за островов две большие байдары. Байдары были компанейские, с «Екатерины» и «Александра». Они уже десять дней поджидали здесь Баранова.

Вечером к «Неве» опять подходили баты с вооруженными колошами.

Корабль еще более насторожился, и по приказанию Лисянского матросы всю ночь держали пушки наготове.

Из-за полного безветрия в гавань не могли войти три дня, и в конце концов пришлось втягиваться на верпах.

Вырученный Барбером после падения Ситхи партовщик Плотников не спускал глаз с берегов и стоявшего на якоре американского корабля. Он увидел, как к кораблю подошел бат с тремя гребцами. Узнав тойона Котлеана и выздоровевшего молодого Скаутлелта, он тотчас же сообщил об этом на «Неву». Как только бат отошел от корабля, за ним погнался спущенный с «Невы» вооруженный ял. На «Неве» с большим интересом наблюдали за легким ходом бата, который словно летел, едва касаясь воды. Он уходил, но не бежал, колоши смеялись и поддразнивали гребцов тяжелого, неуклюжего яла.

Прошло еще пять дней, и со стороны ситхинцев началась охота на белых. Лисянский только успел отправить за рыбой две байдары, как с корабля была замечена пробиравшаяся у самого берега большая лодка с двенадцатью раскрашенными и осыпанными пухом людьми. Пришлось пугнуть их пушечным выстрелом. В тот же день другой колошский бат открыл огонь по «Неве», пули пробили спускаемый на воду катер.

Колоши явно бросали вызов, но предпринять против них что-нибудь серьезное Лисянский до прихода Баранова не решался. Заниматься промерами и составлением карт было опасно. Проходил день за днем, вынужденное бездействие раздражало Лисянского.