— Второе уже сделано без вас, — возразил великий князь. — И повторяю, достаточно авторитетно: имена Крузенштерна, Лаперуза и Бротона сами говорят за себя.

Невельской, однако, не сдавался.

— Ваше высочество, нет таких морских авторитетов, которые бы не ошибались. Вам самим прекрасно известны ошибки таких светил, как Колумб, Васко да Гама, Магеллан, Кук — всех не перечесть. Чем лучше их Лаперуз, Бротон и Крузенштерн? Ведь ни один из них перешейка не пересек ни вдоль, ни поперек, а без этого, согласитесь, какие бы то ни было доводы являются только более или менее убедительными предположениями… То же самое надо сказать и об устье Амура: надо пройти промерами весь лиман вдоль и поперек: непроходимый для судов в одном месте, он может оказаться легкопроходимым в другом, еще не обследованном. А утверждать, что самый Амур мелководен и что устье его загромождено песками, преждевременно. Только после действительно тщательного исследования с чистой совестью можно будет отказаться от южного порта или порта в устье Амура, от плавания по Амуру и защиты Приамурья… И вам, ваше высочество, лучше меня известно, что откладывать задуманное мною надолго нельзя: вряд ли мы получим еще раз отсрочку!

— К крайнему моему сожалению, Геннадий Иванович, я вынужден ответить вам решительным отказом, — твердо произнес великий князь и, видимо взволновавшись и сам, опять зашагал по каюте, потом стал спиной к Невельскому и молча долго смотрел в широкое окно на оживленную гавань.

Невельской, дрожа от обиды, бурно переживал решительный отказ от удовлетворения его первой в жизни и, как ему казалось, небольшой просьбы и тоже молчал, тщетно стараясь сложить упрямившуюся, развернутую на столе карту…

— Геннадий Иванович, — неожиданно и как будто вдруг решившись на какой-то опасный шаг, повернулся к нему великий князь, — ведь это первая ваша ко мне просьба, не правда ли?

— Да, ваше высочество, первая и…

— И последняя, хотите сказать?.. Вам тяжело, я это вижу и до сих пор колебался, что предпринять, так как вы вправе были ожидать от меня другого ответа, но дело в том, что вы знаете далеко не все… — он остановился.

Невельской быстро вскинул вверх голову и уже не спускал глаз с лица великого князя. Чего же он еще не знает об Амуре?

— Я решился вам сообщить, совершенно секретно, что творилось в последнее время, скрывалось и скрывается даже и от меня… Знаете ли вы, что императору недавно был сделан министром иностранных дел доклад, поддержанный министрами — военным и финансов, о том, что даже простая разведка на Амуре, даже один намек на какие-то действия со стороны России может вызвать неудовольствие европейских государств, особенно Англии?.. Ну вот… И что, несмотря на это, император решил послать для исследования Амура и вопроса о Сахалине экспедицию во главе с Путятиным…

— Я знаю, что она отменена, — сказал Невельской.

— И тем не менее экспедиция состоялась!

— Нет, об этом я ничего не слышал, — смущенно ответил Невельской. Лицо его покрылось красными пятнами.

— Ну так вот, Геннадий Иванович, — понизил голос великий князь, повторяю, что я решил посвятить вас в эту государственную тайну, разглашение которой может повредить не только вам, но и мне, запомните это.

Невельской поклонился.

— Секретная экспедиция под видом занесенных бурей рыбаков, отнюдь не русских, а какой то неизвестной национальности, под каким-то несуществующим разноцветным флагом, поручена была контр-адмиралу Врангелю, как главе правления Российско-Американской компании, втайне от членов его правления! Возглавил экспедицию корпуса штурманов поручик Гаврилов, знаете такого?

— Да, ваше высочество, слышал: дельный и опытный офицер, но больной, как я слышал на днях…

— Так вот, команда его маленького брига, кстати сказать, моего имени «Константин», набранная умышленно главным образом из алеутов и американских креолов, даже не должна была знать, где находится ее бриг… Я не видал рапорта Гаврилова Врангелю о результатах разведки, но знаю точно содержание резолюции императора на представленном ему докладе: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить; лиц, посылавшихся к Амуру, наградить». Теперь посудите сами, к чему повела бы попытка с моей стороны поддержать вас перед государем в вашем благородном и бескорыстном порыве, хотя я ему весьма сочувствую и разделяю… За ваше назначение на «Байкал» я ручаюсь. Это в моих силах. И если вы еще однажды придете и скажете: желаю на «Байкал», то быть сему. Но подумайте: целесообразно ли это? После всего мною вам сказанного. Подумайте и приходите.

Невельской вышел в лихорадочном ознобе, с затуманенным сознанием. Взбудораженные мысли не находили выхода, а между тем необходимо было выбирать: успокоиться ли под крылышком расположенного к нему царского сына и в недалеком будущем неограниченного владыки флота, создать семейный очаг и уют и благоденствовать… или бороться до конца? «Надо поступать, — говорил он себе, — как все, по тщательно взвешенному расчету…»

Но что-то властное, более сильное и более упорное, чем бесстрастная логика, бунтовало в душе, заставляло повторять: «Нет, нет! Жизнь проходит. Мне тридцать три года. И ничего до сих пор мною не сделано… Надо не отступать от задуманного».

— Тебе придется, Невельской, вместе с «Байкалом» состоять в распоряжении сибирского генерал-губернатора. Генерал Муравьев сейчас в Петербурге. Воспользуйся случаем, представься ему, — приказал Невельскому начальник главного морского штаба светлейший князь Меньшиков.

Как фактический и полновластный хозяин морского министерства, адмиралтейства и флота, он позволял себе говорить «ты» молодым офицерам.

Геннадий Иванович не заставил себя ждать и в тот же день, горя от нетерпения узнать, кто он, этот генерал-губернатор, с которым придется иметь дело, направился к Муравьеву.