Несколько дней спустя инспектору Шиффле удалось попасть в мастерскую Фешнеров, воспользовавшись именем госпожи Арман как пропуском.

Прошло два месяца. Комиссар полиции лично написал госпоже Арман, чтобы известить ее об удачном исходе операции и поблагодарить за содействие. Это письмо она поспешила уничтожить…

По тому, как Шиффле положил трубку на пепельницу, стоявшую на круглом столике, я понял, что его рассказ окончен, даже если история осталась незавершенной. Это была его правда. Никто не заставлял меня ему верить, но ведь и он не был обязан со мной говорить. Все было ясно без слов.

И все же кое-что оставалось в тени. Фактически, несмотря на то что благодаря Шиффле многое для меня прояснилось, мрак вокруг этой тайны продолжал сгущаться. На улице уже смеркалось. Тем не менее хозяин не зажигал света — я часто подмечал эту привычку у пожилых людей. Мы погрузились в сумрак. Я с трудом мог разобрать то, что писал.

Мне хотелось еще расспросить старика. Вероятно, он понял это по моей позе: я сидел на краю постели, упираясь ногами в пол, готовый в любой момент вскочить. Едва уловимое движение обеих рук Шиффле означало, что мне не на что рассчитывать. Очевидно, он никогда еще столько не говорил о периоде оккупации. Я еще не мог сказать, успокоил ли он свою совесть, избавился ли от груза прошлого, облегчил ли душу. Но одно бесспорно: мой собеседник явно был уже не совсем таким, как несколько часов назад, когда я пришел к нему.

— Что же было дальше? — рискнул я спросить на всякий случай.

— Вы хотите сказать: после войны? Я не знаю. Меня перевели на другую работу. Многие бывшие коллаборационисты ушли в подполье и скрывались под чужими именами. Полиция нуждалась в опытных следователях. Я уже зарекомендовал себя. Знаете ли, это дело техники… Со временем я ее освоил. Но вскоре мне это надоело. В полиции не разбогатеешь. И потом, субординация, продвижение по служебной лестнице, все эти условности… Прошло несколько лет. Я уехал из столицы и наладил дело здесь, в Бретани: у меня небольшая столярная мастерская.

Старик встал и проводил меня до выхода. На сей раз собаки лишь обнюхали мои брюки. Была ли это уловка со стороны Шиффле, хитрый ход, или он просто что-то внезапно вспомнил? Так или иначе, попрощавшись со мной, он прибавил:

— Вам стоило бы полистать прессу времен Освобождения, как знать, между строк всегда что-то можно найти… Не крупные газеты, а местные издания, если они еще сохранились… Это к тому, что я говорил…

Вернувшись в Париж, я на другой же день устремился в мэрию XV округа. Библиотека была всеми позабыта. Это безлюдье меня устраивало. Я ринулся туда и вскоре обнаружил подшивку «Хроникера Пятнадцатого округа». Содержимое одной подшивки, на которой значилось: «1940–1944», было изъято. Наученный горьким опытом, я даже не удивился. Интересно, что во Франции все пробелы в документах или библиографии почти неизменно совпадают с данным периодом. Это странно.

Я не стал терроризировать бедную смотрительницу и потратил несколько часов на то, чтобы выяснить, где находится филиал парижской мэрии, никому не ведомое строение, расположенное в ближнем пригороде, — именно там хранились полные комплекты изданий, которые редко кому-то требовались.

Оказавшись на месте, я без труда получил то, что искал. Внимательно, не пропуская ни единой строки, я просматривал летние, осенние и зимние номера за 1944 год. До тех пор, пока не обнаружил под рубрикой «Чистка» ряд коряво написанных статей со множеством опечаток. Ксерокс был сломан, и я мысленно запечатлел эти тексты в памяти, а потом переписал их от руки. Я перечитал их несколько раз, впитывая каждое слово. Честно говоря, я не верил собственным глазам.

Чем дольше я читал, тем глубже проникал в тайну женщины, которая все еще была для меня клиенткой, хотя в это верилось с трудом.

Никогда ничего не пишите. Даже те, кто пишут, сохраняя инкогнито, оставляют следы.

В конце лета 1944 года в ряде органов власти некоторые ответственные работники, в той или иной степени причастные к движению Сопротивления, благодаря большой чистке пересели в кресла чиновников, занимавших эти посты на протяжении четырех предыдущих лет. В Министерстве внутренних дел один из новых сотрудников обнаружил материалы периода оккупации и немедленно принялся их изучать.

Там же, среди множества других документов, находилось известное нам письмо с доносом. К нему была приложена копия благодарственного письма, адресованного комиссаром полиции некоей Сесиль Арман-Кавелли.

Дело раскрутили быстро. Полицейские в форме явились в магазин «Цветы Арман» и увели госпожу Арман на глазах изумленного мужа. Двое суток ее держали под стражей. Она обессилела от допросов. Когда цветочница вернулась домой, в квартале кипели страсти. Все жители были в курсе. Но что именно они знали?

Слухи проползли по всем магазинам. Одни утверждали, что злодейка разбогатела на спекуляции, другие — что она спала с немецкими оккупантами. Некоторые даже приписывали цветочнице высокопоставленного любовника, припоминая, что один офицер вермахта систематически покупал у нее цветы. Люди уже стали задумываться об истинном происхождении малютки Арман, родившейся в конце 1943 года. Сплетни, сплошные сплетни. Но достоверные сведения были тогда не в чести.

В угаре Освобождения любой маловероятный слух быстро становился назойливым гулом молвы. Каждый выплескивал свою еще не остывшую злобу, переполнявшую все души.