Утром Филиппу стало хуже. Он не хотел вставать к завтраку, съел немного овсянки, и его тут же вырвало. Мальчик вернулся в постель, и тетушка, не преминув указать миссис Родд, что оказалась права, измерила ему температуру. Градусник показал 101° [55] . Тетушка применила универсальное средство — фиговый сироп.

Филиппа вырвало.

Далеко за полдень (потом никто не сумел вспомнить, когда именно) миссис ван Бир позвонила доктору Парксу:

— По-моему, Филипп съел какую-то гадость. Его тошнит, немного поднялась температура. Вы не могли бы сегодня приехать?

Доктор Паркс согласился приехать, выписал очередной счет за вызов и приехал в четверть пятого. У калитки он столкнулся с Эдвардом Гиллингемом, который по вторникам и четвергам являлся во второй половине дня, потому что в первую занимался с другими учениками. Учитель и доктор вместе пошли по дорожке.

— Думаю, молодой человек, сегодня вы не понадобитесь, — заметил доктор. — Я слышал, у нашего юного друга разболелся животик.

— Да? Жалко. Впрочем, войду и узнаю.

Их провели в неубранную гостиную. Доктор поднялся наверх, Эдвард остался в комнате.

Есть люди, наделенные чуть ли не всеми житейскими добродетелями, но сохранившие при этом какой-нибудь один детский порок. К их числу относился Эдвард. Он был честным, вежливым, отважным, нежным и умным молодым человеком. Но его постоянно снедало любопытство. Он никак не мог удержаться, чтобы не сунуть нос в чужие дела. Несколько раз его едва не поймали на этом, и он рисковал попасть в неудобное положение; даже его Элен и той однажды пришлось его попросить не лезть в то, что его не касается. Он принялся расхаживать по гостиной, разглядывать безделушки, листать отрывной календарь, в котором прочитал мудрые поучения чуть ли не на неделю вперед, и перебирать книги. В одной из них он с удивлением обнаружил вырезку из «Наставника Восточного Эссекса» годичной давности. Расправив вырезку, он прочел ее с жадным интересом. Когда ему исполнилось девять, матушка впервые заявила, что он непременно разбогатеет, если будет проявлять к работе такой же пылкий интерес, с каким относится к вещам, не имеющим для него никакого значения. Вырезка содержала отчет об одном полицейском дознании. Кончив читать, он сложил вырезку, вернул на место и поискал, чем бы еще ублажить свое любопытство. Его взгляд остановился на книге в желтом переплете с вырванным титульным листом, принадлежавшей сэру Генри. Он открыл наугад и прочел: «Оскар, ты снова там был».

Весьма заинтригованный, он присел и уткнулся в книгу. Так он познакомился с письмами Уистлера. [56] Он читал до возвращения доктора Паркса.

— Боюсь, нынче вы не сможете позаниматься со своим подопечным, — сказал он. — Его уложили жара и испорченная баранина.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Эдвард, когда они с доктором шли к калитке.

— Не думаю. Нет. Нет. Ложечка соды в теплой воде и хороший отдых, знаете ли, великолепно помогают в подобных случаях.

Доктор Паркс забрался в автомобиль и благожелательно улыбнулся молодому человеку, чье имя успел позабыть, — кстати, почему этот парень уходит, а не возвращается в дом? Ах да, он же, конечно, учитель, а никакой не родственник. Доктор включил передачу, машину рвануло, она со скрипом тронулась, но мотор сразу заглох — ручной тормоз не был отпущен. «Что-то я стал забывчив», — сказал доктор про себя, но тут же затоптал эту мысль — об этом он не смел даже думать.

Утром его срочно вызвала по телефону миссис Родд. Ее встревоженный голос совсем не походил на воркование миссис ван Бир. Пожалуйста, приезжайте немедленно, Филиппу совсем плохо. Доктор приехал немедленно.

Его проводили наверх. Миссис ван Бир перехватила его на площадке перед дверью, в то время как миссис Родд слушала, стоя на лестнице.

— Его все время рвет, доктор. Он даже не сумел удержать прописанной вами соды, а от лечебного сиропа, говорит, ему больно, так что утром я не стала его давать. Да Филиппа все равно бы стошнило. У него очень плохой вид, он совсем ослабел. А в последний раз, мне показалось, его вырвало кровью.

Доктор Паркс ничего не сказал, но упоминание о крови заставило его вздрогнуть. А когда он увидел Филиппа, то еще тревожней свел брови: мальчик лежал неподвижно, глаза у него совсем ввалились. Он немного потел и непроизвольно почесывался. Доктор Паркс послушал ему сердце и совсем испугался. Миссис ван Бир спросила:

— Что с ним, доктор? Ему хуже?

— Оставьте-ка нас, пожалуйста, на минутку, — мрачно ответил он.

Когда она вышла, он присел у постели, но ничего не стал делать, только смотрел на мальчика. Наступила минута, которая, как надеялся доктор, его все же минует, ибо ничего страшнее врачу выпасть не может. Его пациенту грозит смерть, это он видел, но понимал он и то, что не имеет и малейшего представления о причине болезни. Врач помоложе, возможно, и поставит диагноз. Но сам он… от него не больше пользы, чем от африканского знахаря, и кто знает — вдруг он до сих пор только вредил ребенку? Рвота и в самом деле была с кровью, он сразу это заметил. Однозначно зловещий симптом — но чего именно?

Он взглянул на мальчика, который, судя по всему, находился на грани комы, и принял решение. Выйдя на площадку, он тихо прикрыл за собой дверь и произнес:

— Миссис ван Бир, боюсь, мне следует посоветоваться с коллегой. Болезнь дает весьма странные проявления. Если у вас нет других предложений, я бы хотел пригласить для консилиума доктора Херрингтона из Рэкхемптона.

— Ох, доктор, неужели Филипп тяжело заболел?

— Я немного встревожен, — признался он. — Думаю, второго врача следует пригласить как можно скорее. С вашего позволения, я бы хотел немедленно ему позвонить.