А потом он, вернувшись домой вместе с акушером, сидел в той же самой гостиной, бездумно смотрел на тлеющие в камине угольки и слушал доносящиеся из спальни Кэтлин крики. Иногда они становились тише, иногда — громче, время от времени сиделка выскакивала из спальни и куда-то убегала, чтобы вскоре вернуться обратно, но в остальном все оставалось по-прежнему, и ночь тянулась бесконечно долго, как полярная ночь в Антарктике, и Роберту казалось, что теперь так будет всегда: дни и годы будут сменять друг друга, а он так и будет сидеть перед камином, дрожать от холода и слушать, как кричит то, что еще недавно было его любимой женщиной.

— Мистер Скотт, это мальчик, — прозвучал у него над головой усталый голос.

Роберт вздрогнул и обернулся. Акушер стоял за его креслом, и на его одежде тоже темнели кровавые пятна. А еще вокруг что-то неуловимо изменилось, и Скотт с удивлением завертел головой, пытаясь понять, что именно произошло. За окном стало светлее? Последние огоньки в камине погасли? Да нет же, вот в чем дело — в соседней комнате кричит не взрослый человек, а ребенок, младенец! Его крик тоже был невероятно громким и пронзительным, но это было уже не так страшно. Скорее, неприятно — слишком Роберт устал от всех этих криков, слишком сильно ему сейчас хотелось тишины.

— Это мальчик, — повторил врач и улыбнулся ему. — Очень крупный, здоровый — сразу видно, что сын героя! И с миссис Скотт все хорошо, не волнуйтесь. Только она пока очень слаба, так что вам к ней нельзя.

— Миссис Скотт… — растерянно повторил Роберт, постепенно приходя в себя и понимая, что все самое страшное закончилось. И чувствуя облегчение от того, что ему нельзя зайти к Кэтлин, потому что разговаривать с нею после всего, что с ней только что было, он сейчас просто не смог бы.

— В полном порядке, — еще раз заверил его врач и, слегка поклонившись, повернулся к выходу из гостиной. — С вашего позволения?..

— Да-да, конечно, — Роберт направился к двери. — Сколько я вам должен?

Он расплачивался с врачом и выслушивал его поздравления, словно бы находясь в тумане, и совершенно не помнил, как потом добрался до своей спальни и лег в кровать. Сны свои он в этот раз тоже не запомнил, хотя, несомненно, ему что-то снилось — что-то такое же муторное и страшное, как проведенная перед этим ночь в гостиной. И хотя лег Роберт уже под утро, проснулся он ненамного позже, чем обычно: сказалась привычка к ранним подъемам.

В столовой он столкнулся с Лайзой. В отличие от него, невыспавшегося и разбитого, молодая сиделка выглядела удивительно свежей и счастливой — а ведь ночью она тоже не спала и, больше того, работала! Скотт не смог скрыть своего удивления при виде нее, и Лайза, приписав это его беспокойству за жену и новорожденного, принялась быстро и сбивчиво оправдываться:

— Сэр, я уже иду к миссис Скотт, не волнуйтесь! Она тоже недавно проснулась и чувствует себя очень хорошо. И маленький тоже в полном порядке, с ним сейчас кормилица… Вы тоже можете к ним зайти, хотите?

— Нет! — это слово сорвалось у Роберта с языка прежде, чем он успел подумать о визите к жене. Сиделка уставилась на него изумленными глазами, и он поспешил загладить создавшуюся неловкость. — Я хочу сказать — не прямо сейчас, сначала позавтракаю. А потом обязательно зайду к миссис Скотт, так ей и передайте.

— Конечно, сэр, — Лайза снова улыбнулась и вышла из столовой, и Роберт смог, наконец, пройти к столу и сесть на свое привычное место. Есть ему не хотелось совершенно, но он все же заставил себя позавтракать — в первую очередь для того, чтобы хоть немного оттянуть неизбежную встречу с Кэтлин.

Он и сам не понимал, почему не хотел видеть ни ее, ни своего новорожденного сына. И почему вообще не чувствовал никакой радости из-за того, что они оба здоровы и что сам он, наконец, обзавелся наследником, о котором давно мечтал. Впрочем, он вообще не ощущал никаких эмоций: ни беспокойства за Кэтлин, ни облегчения, что все хорошо закончилось — словно и Кэтлин, и появившийся этой ночью на свет ребенок были для него чужими людьми или словно все, что случилось несколько часов назад, вообще его не касалось. Даже удивлялся он этому своему равнодушию как-то вяло, понимая умом, что это неправильно и что так вообще не должно быть, но не придавая этому особого значения.

А вот его нежелание идти в спальню Кэтлин становилось все сильнее, и, доедая вставленное в рюмку вареное яйцо, Роберт судорожно пытался придумать какой-нибудь предлог, чтобы не встречаться сегодня с женой. Но никаких идей на этот счет ему в голову не приходило: этот день у него был абсолютно свободен, все дела, связанные с экспедицией, должны были начаться не раньше, чем через два-три дня, а больше пойти ему было некуда. Да и куда вообще мог уйти глава семьи, у которого только что родился ребенок? Ему полагается быть дома, рядом с матерью этого ребенка, он должен благодарить ее за подаренное ему счастье, должен волноваться в ожидании доктора и расспрашивать сиделку, как малыш провел ночь… Да, он обязан вести себя именно так, и никак иначе, и если он поступит как-то по-другому, его просто никто не поймет! И все, начиная с жены и заканчивая случайными знакомыми, будут думать о нем, как о плохом, недостойном человеке.