— После тебя, цезарь, императором стану я, — просто ответил Калигула. — Но это будет еще очень не скоро. И еще Фрасилл сказал, что власть ты мне отдашь добровольно.

Тиберий подумал, что, наверное, не следует гневаться на Фрасилла, который просто хранил профессиональную тайну и потому ничего ему об этом не сказал. Да иначе предсказание могло бы и не сбыться.

— Можно попросить тебя, цезарь, об одном одолжении? — вдруг произнес Калигула. Он явно хотел отвести пока разговор от щекотливой темы.

— Слушаю тебя.

— Собственно говоря, это будет выгодно в первую очередь тебе. Как я понимаю, ты испытываешь нужду в преданных людях?

Тиберий пожал плечами.

— Мне преданы все, — надменно сказал он, — Но, конечно, такие люди нужны всегда. О ком идет речь?

— Дай разрешение на перевод в Рим одного офицера. Его имя — Кассий Херея, он командир когорты в войске на Рейне, которым мой отец командовал. Назначь его в гвардию — и ты не пожалеешь.

— Ты ему за что-то должен, мой мальчик?

— Он просто мне нравится. Мы, можно сказать, соратники. — И Калигула опять захихикал. — И, во всяком случае, в гвардии будет хотя бы один человек, на кого ты можешь | положиться с полной уверенностью.

— О, я, кажется, вспомнил этого офицера! — сказал Тиберий, — Кассий Херея, ты говоришь? Герой битвы в Тевтобургском лесу? Он служил и у меня в войске.

— Да, он. И еще потом он помогал нам с отцом подавить мятеж в войске.

— Хм, вам с отцом, значит, — недоверчиво хмыкнул Тиберий, — А что ты, кстати, думаешь обо мне и твоем отце? Веришь в то, что это я его убил?

Калигула сделался настолько серьезен, что Тиберию показалось, что его и без того бледное лицо побелело еще сильнее.

— Ты совсем ни при чем, цезарь, — пробормотал Калигула, — Это я убил отца.

Тут, на седьмом десятке жизни, Тиберию впервые пришлось почувствовать, что такое настоящее удивление. Он раскрыл беззубый рот, а брови его взлетели высоко вверх, взбугрив морщинами лысое темя.

— Я, правда, был тогда еще очень мал и не мог понять, что делаю, — поспешно проговорил Калигула. — Но потом я много думал, думал — и пришел к выводу, что сделал это не случайно. Дети не убивают своих родителей простота к. Мной руководил кто-то свыше. Если хочешь, цезарь, это и было частью того предназначения, о котором ты спрашивал меня. Я думаю, что не должен держать от тебя тайн — потому и рассказал.

Тиберию стало неуютно на душе, как у человека, узнавшего, что своими заслугами он обязан вовсе не себе.

— Я жду продолжения, — процедил он, взяв себя в руки. — Подробности, мой мальчик.

— Конечно, цезарь. Я не очень любил отца и знал, что он относится ко мне гораздо хуже, чем к братьям. Что бы я ни сделал — получал в ответ лишь окрики да наказания. Однажды, уже после Германии, я нечаянно подслушал разговор отца с матерью. Мать говорила, что я совсем отбился от рук, и даже просила — клянусь, что так и было, цезарь! — просила у отца прощения, что родила ему такого сына. Такого, как я! — Калигула дернул подбородком, словно отгоняя надоедливую муху. — И с того дня моя жизнь стала ужасной, цезарь. Отец принялся муштровать меня, как своих солдат, — ни на шаг не отпускал, заставляя читать какие-то книги, приказывал наставнику пороть меня за каждую шалость. Я так не хотел ехать в эту дурацкую Сирию, а он потащил меня с собой. Братьев оставил дома, хоть они и просились. Но мне повезло. Там были люди, которые очень хорошо ко мне относились…

— Кто именно?

— Пизон и его жена. И подруга Планцины.

— Это ее звали Мартина? — спросил Тиберий.

— Да. Обе женщины меня очень жалели, и я им рассказывал, как отец со мной строг. А они учили меня всяким интересным штукам и однажды придумали, как можно над отцом подшутить. Они так и сказали — подшутить. Проучить его как следует. Мартина дала мне флакончик — я уже после всего догадался, что это был яд, — и сказала, что если я буду понемногу подливать из него в кушанья, которые готовились специально для отца, то он начнет страдать недержанием. Я представил себе: отец говорит перед войском речь — он обожал говорить речи! — и вдруг пускает с трибунала струю жидкого дерьма! Ну и лицо у него при этом будет! — Калигула коротко хохотнул.

— А всякую колдовскую гадость… — начал Тиберий.

— Это я приносил в дом. И прятал под половыми плитами, как учила Мартина. Еще писал на стенах разные знаки, срисовывал их с дощечки, которую она мне давала. Тогда мне казалось, что все это игра, немного страшная, но забавная.

— А если бы ты знал, что это не игра? — с интересом спросил Тиберий.

Калигула даже не раздумывал над ответом.

— Я делал бы то же самое, цезарь. Не зря же ты первым делом спросил о моем предназначении. А если бы я, как обычный мальчик, отказался бы играть в такие игры с отцом, — Калигула смело взглянул в глаза Тиберия, — то сейчас не разговаривал бы с тобой, цезарь.

Последнее слово он как бы невзначай подчеркнул.

Тиберий подумал — совсем немного.

— Ну что же, сынок, — произнес он. — Мне нравится твоя откровенность. По крайней мере, мы с тобой отлично должны понимать друг друга. Это наш с тобой первый разговор за все годы, но мне чудится, будто мы с тобой разговариваем уже тысячу лет! Забавно, да?

— И я чувствую то же самое, — совсем как Тиберий ухмыльнулся Калигула.

Тиберий — почти с облегчением — вздохнул. И неожиданно для самого себя рассмеялся — неумело, скрипучим старческим смехом.