Марция не была такой безжалостной, как Август, — она рассказала Ливии все, что знала от мужа. Они поболтали еще немного, взяли друг с дружки клятву держать их разговор в тайне, а затем у Ливии вдруг разболелась голова, да так сильно, что пришлось лечь, приложив холодный компресс. Рассыпавшись перед Ливией в сочувствии и благодарностях за радушный прием, Марция удалилась. Вечером она, держа клятву, ничего не рассказала Фабию, хотя тот настойчиво спрашивал ее, как она провела день. Марция отговорилась тем, что была у подруги, живущей на противоположном конце города.

Она совсем забыла, о чем предупреждал ее Фабий, — такую силу имело обаяние Ливии. Когда Август вернулся в Рим из этого загадочного плавания, Марция смогла выведать у мужа, куда он сопровождал императора и зачем. Не в состоянии отделаться от назойливых просьб жены, Фабий сообщил ей обо всем. Но сначала заставил на домашнем алтаре поклясться, что Марция будет нема как рыба.

«Запомни, жена, — сказал тогда Фабий. — Если ты проболтаешься хотя бы одному человеку, это будет мне смертным приговором».

Она попробовала испугаться, но потом решила, что словам мужа не стоит придавать большого значения. Что может случиться с человеком, который является доверенным лицом самого императора и выполняет его личные поручения?

Через три дня Фабий Максим неожиданно покончил с собой. Его самоубийство выглядело как-то нелепо: он не стал, подобно уважающему себя римлянину (тем более — сенатору) садиться в ванну с горячей водой, чтобы перерезать жилы. Фабий заколол себя мечом прямо перед воротами дома, вечером, когда он возвращался после очередного посещения Августа. Охраны при нем не было, никто не слышал его криков или зова о помощи. Фабия нашли лежащим возле ворот, с обагренным кровью мечом в руке и зияющей раной в горле.

На похоронах Марция упала на тело мужа и кричала, что это она повинна в его смерти. Ее уговаривали прекратить истерику, но она вырывалась из объятий родственников, чтобы снова упасть, каяться и просить прощения у холодного и равнодушного трупа.

С одной стороны, Тиберий мог быть доволен — император назначил его своим соправителем, равным во всем. Сенат утвердил решение Августа, и в Риме были устроены по этому случаю торжества. Но с другой стороны — какая же это была равная с Августом власть, если Тиберий тут же был приказом своего соправителя послан в Иллирик? Эта область была Тиберию глубоко ненавистна, ведь там он провел несколько лет — пожалуй, самых тяжелых за всю его жизнь. И вот теперь, на правах завоевателя и усмирителя Иллирика, он должен надзирать за его внутренним устройством вообще и следить за правильным и своевременным сбором налогов в частности. Равный Августу, он послушно отправился в путь и не посмел ни единым словом отказаться от порученного дела.

Разумеется, отбытие Тиберия было как следует обставлено — с той пышностью и торжественностью, которая придает любому незначительному факту исторический характер. Были и гладиаторские бои, были и состязания колесниц, были представления в театрах Бальба и Марцелла. В присутствии всей коллегии понтификов Тиберий совершил пятилетнее жертвоприношение (именно на такой срок объявил его своим соправителем Август). И все же он не мог не чувствовать себя униженным, потому что знающие люди в Риме, включая и его самого, понимали, что такому соправительству грош цена, пока жив Август. Равные права! Может быть, и Тиберию стоило попробовать отправить императора куда-нибудь в Сирию?

Немного утешало то, что Август все же отправился в путь вместе с Тиберием: решил проводить сына и соправителя до самого Беневента — городка на юге Самния. Так что Тиберию пришлось еще на месяц после праздников задержаться в Риме — Августа не отпускали насущные дела, сотни просителей и жалобщиков. Императора это злило, он ругался и корил всех за то, что ему мешают выполнить намеченное, но многолетняя привычка к работе заставляла его изо дня в день заниматься десятками и сотнями дел, которые вполне могли были быть сделаны другими людьми, Август разбирал множество судейских тяжб, большая часть которых была столь незначительна, что с ней справился бы любой судейский секретарь. В конце концов Август вышел из себя и устроил большой скандал. Если все в Риме против него, кричал он, то ему следует немедленно покинуть Рим. И, внезапно бросив все, заторопился к Остии. Часть пути непременно надо проплыть морем, сказал Август, чтобы наверстать упущенное время.

Получился не целенаправленный поход, а некое подобие прогулки. Вырвавшись из Рима, Август словно забыл о том, что Тиберию нужно ехать в Иллирик. Он сделался вдруг необыкновенно веселым и оживленным, сыпал своими грубоватыми шуточками и даже подтрунивал над Ливией в присутствии посторонних, чего не делал никогда. Все, кто знал Августа, дивились такой благодатной перемене и радовались ей: помолодевшему на глазах императору, казалось, суждена еще долгая и деятельная жизнь.

Кортеж — Август со своей свитой и Тиберий со своей — двинулся в сторону гавани Астуры. Оттуда, как объявил Август, они все должны поехать вдоль побережья — до Неаполя, с заходом в порты. Возражения не принимались.

До Астуры они доехали к вечеру. Самое время было заночевать, но Август и слышать об этом не хотел. Он приказал немедленно грузиться на корабли и отплывать. И снова было чему подивиться — он вообще не очень любил море, а уж ночные плавания тем более. Старика было просто не узнать. Ему показалось, что как раз сейчас, когда солнце село, дует попутный ветер — ровный и постоянный, и этим необходимо воспользоваться. Был месяц секстилий, по-новому называемый августом в его честь. Моряки из Астуры говорили императору, что в этом месяце ветры всегда дуют ровно и устойчиво, незачем рисковать и отправляться ночью — завтра с утра ветер будет таким же попутным. Но Август и слышать ничего не хотел. В путь, в путь!