— Объясни понятнее: почему он должен поверить тебе?

Прежде чем ответить, Антипатр спросил:

— Я могу говорить то, что думаю?

Помпей утвердительно кивнул.

Тогда Антипатр произнес:

— Аристовул ненавидит меня, потому что я служу его брату, Гиркану, и всегда советовал первосвященнику искать поддержки и дружбы Рима. Аристовул — настоящий правитель своего народа, и он не хочет, чтобы его народ был порабощен Римом. Он настоящий царь и настоящий воин. Он независим, и гордость его идет не столько от склада характера, сколько от любви к собственному народу. Я хорошо знаю его: при всей своей гордыне он готов пойти на любое унижение, если им можно купить свободу для его подданных. Я скажу ему, что может ожидать иудеев, если он не отдастся тебе в руки, Помпей Магн. Скажу, что, пожертвовав собой, он может спасти свой народ. Я не знаю, как он поступит в дальнейшем: покорится ли Риму или будет бороться с ним, но сейчас я уверен в одном — он выйдет к тебе.

Слушая Антипатра, Помпей смотрел на него с нескрываемым любопытством. За свою долгую жизнь он приучил себя не верить никому. Он твердо знал, что всякий человек, что бы он ни заявлял вслух, ищет в жизни одну лишь выгоду. Он привык к обычным речам льстецов — речи эти всегда были похожи одна на другую. Люди восхваляли Помпея и старались говорить то, что он хотел слышать. Различия же были лишь в умении владеть словом.

Стоявший перед ним человек не был похож на льстеца. Но, с другой стороны, Помпей понимал, что и он, этот Антипатр, тоже, как и все, ищет лишь собственную выгоду. Значит, он, разговаривая так с Помпеем, либо глупец, либо хитрец из самых ловких. Правда, глупцом его назвать было трудно — до сих пор он говорил очень дельные вещи. Что же до хитрости, то она была какой-то странной, небезопасной для него самого — ведь более всего Помпею сейчас неприятно слышать о великих достоинствах царя Аристовула. О его отваге, любви к своему народу, родине — то есть о том, что могло быть присуще лишь настоящему римскому герою-воину, полководцу, но не варвару, не жалкому восточному царьку, чьи владения — полоска земли размером в калигу самого невысокого римского легионера.

— Я удивляюсь тебе, — сказал Помпей, так и не дав волю уже готовому проявиться гневу. — Ты говоришь о царе Аристовуле так, будто служишь не его брату, а ему самому. Если ты считаешь, что у него такие великие достоинства, то почему же ты враг его, а не друг?

— Потому что я чту закон, — твердо проговорил Антипатр, — Какие бы ни были достоинства Аристовула, у него нет права быть царем, потому что он младший брат, а Гиркан старший. Если ставить достоинства выше закона, то на земле не будет порядка, а государства будут сотрясать мятежи и смуты. Вы, римляне, настоящие поборники закона, и потому вы властвуете над миром.

Помпей слушал Антипатра и усмехался внутренне. В Риме всегда властвовали сила денег и сила оружия, а не закон. Кандидаты на государственные должности — от эдилов до консулов [19] — плели интриги, покупали голоса выборщиков, преторы брали взятки и осуждали невиновных, полководцы, добиваясь власти, угрожали сенату силой. А благодетель Помпея Сулла Счастливый просто взял Рим штурмом и до самой своей кончины был беспрекословным диктатором. Этот варвар, рассуждающий о законе, или не понимает положения вещей, или лукавит. Скорее всего последнее. Но как бы там ни было, слишком большая честь для варвара, чтобы Помпей Магн вел с ним разговоры на подобные темы. И Помпей, перебив говорившего, сурово произнес:

— Мне безразлично, что ты скажешь своему царю, — мне нужен он и нужна эта страна, нужна эта крепость. Сделай это. Иди.

Антипатр поклонился и пошел к выходу из палатки. Вдруг Помпей остановил его:

— Ты пойдешь туда один?

— Я хочу взять с собой сына.

Губы Помпея едва заметно разошлись в ухмылке:

— Твой сын останется в лагере.

На лице Антипатра не дрогнул ни один мускул, когда он ответил:

— Да, император, сын останется в лагере, я пойду один.

Вечером, вернувшись в лагерь своих отрядов, Антипатр ничего не сказал Ироду. Ирод же не смел расспрашивать отца о свидании с Помпеем. Еще несколько дней назад он бы решился. Но одно дело расспрашивать отца, другое дело — начальника. Он лишь доложил отцу, что лагерь укреплен, посты расставлены. Рассеянно выслушав доклад сына, Антипатр молча удалился в свою палатку.

Годы бурной, полной опасностей жизни научили Антипатра владеть своими чувствами. Не только на людях — это было непреложным правилом, — но и оставаясь наедине с самим собой.

То, что предстояло ему утром, было опасным предприятием. Смертельно опасным. Нервному, непредсказуемому Аристовулу ничего не стоило просто убить Антипатра. Тем более что на протяжении нескольких лет это было горячим желанием самозваного иудейского царя. Осторожный Антипатр никогда бы не пошел на такой риск, если бы не обстоятельства; если бы не острая необходимость завоевать доверие Помпея. Доверие Помпея могло стать залогом доверия ничтожного и трусливого Гиркана.

Правда, жизнь могла оказаться слишком дорогой ценой за такое доверие. Но что поделаешь, как говорят арабы: «Если тебе грозит голод, приходится покупать лепешку по цене верблюда».

Сказав это, Антипатр заставил себя не думать о предстоявшем ему, лег, тщательно укутался в шерстяной плащ, закрыл глаза и быстро уснул.

Утром, покинув палатку, он подозвал к себе Ирода:

— Я иду в крепость послом от Помпея. Если не вернусь, помни: тебе нужно любыми путями доказывать римлянам свою преданность, а Гиркану — свою любовь. Я оставляю тебя начальником над моими отрядами.

Он сказал это тоном спокойным и беспрекословным, каким обычно отдавал приказы воинам.