– На самом деле, что ли, оторвете? – усмехнулась Таня. (Она еле удерживалась, чтобы не попросить Пастухова – чтоб вместе с головой Комкову оторвали кое-что еще.)

– Разумеется, – подтвердил миллионер.

Глаза его улыбались и смотрели, что особенно обидно, снисходительно. По-отечески.

– Крепкий же вы орешек, – пробормотала Татьяна. И пообещала: – Но я вас все равно раскушу.

– И не надейтесь, – надменно усмехнулся Пастухов. А дальше и вовсе выдал – феминистки бы растерзали: – Женский мозг тут не справится.

Вот это наглость! Или, что скорее, он намеренно ее дразнит? Выводит из равновесия? Ну, в таком случае, нужно вывести из равновесия его самого.

– А сколько у вас, Глеб Захарович, было жен? – елейным тоном поинтересовалась Татьяна.

Милое дело для любых переговоров – резко сменить тему. Но Пастухов, ясное дело, переговорщиком оказался опытным. И не смутился совершенно. Спокойно, даже равнодушно ответил:

– Одна.

Странно.

– И где она сейчас?

– В Австралии живет.

– Да?.. – Таня задумалась, как бы ловчей сформулировать следующий вопрос – под насмешливым взглядом миллионера сделать это было непросто. – Сбежала от вас, что ли?

– Сбежала, – подтвердил Пастухов.

– Вы ее допекли, – констатировала Татьяна.

– Возможно, – не стал спорить миллионер. – Но она сказала, что просто влюбилась. – Он презрительно усмехнулся: – В какого-то австралийского фермера. И я их любви мешать, разумеется, не стал.

– Благородно, – оценила Садовникова.

– Так что я, Танечка, человек свободный и вольный. И с полным правом могу просить вас…

Татьяна обратилась в слух.

Вдруг Глеб Захарович прервался на полуслове и нахмурился, вслушиваясь в полутьму за каменной балюстрадой. Тане тоже показалось, что со стороны въездных ворот донеслась пара странных хлопков. А через секунду она увидела, как в полутьме сада, скупо освещенного редкими фонарями, прямо по направлению к ним движутся четыре черные фигуры. Они приближались очень быстро, едва ли не бегом. Лица людей были скрыты под масками, в руках – пистолеты.

– Какого черта? – пробормотал Глеб Захарович и по-хозяйски прикрикнул на них: – Что вы здесь делаете? Что происходит?

Однако ответа он не дождался. Вместо него пистолет одного из черномасочников плюнул огнем раз, другой, и Татьяна с изумлением и ужасом увидела, как миллионер схватился за плечо и стал медленно оседать на пол. А люди в черном, бесшумно и неотвратимо, словно в кошмаре, приблизились к самой балюстраде. Татьяна только и успела, что отчаянно крикнуть: «Валера!!» – но в этот момент двое нападавших уже оказались на террасе рядом с нею. Она попыталась бежать, но первый сбил ее с ног подсечкой. Татьяна растянулась на каменном полу, а сверху на нее навалился мужик, обхватил горло сгибом локтя, стал заламывать назад руку. Таня не могла даже крикнуть, только хрипела. Бандиту пришел на помощь еще один. Он схватил другую ее руку, и в тот же момент Татьяна почувствовала, как ее резко укололи в предплечье чем-то острым. И через секунду она ощутила, словно засыпая с открытыми глазами: мышцы расслабились, захват мужчины стал казаться не таким жестким, а каменная плитка пола перед глазами вдруг надвинулась настолько близко, что она смогла различить даже декоративные трещинки. А еще через секунду Таня потеряла сознание.

Сознание возвращалось к ней в окружении тяжелых снов. Тане снилось, что вроде бы она стоит перед Глебом Захаровичем, готовясь представить ему какую-то новую концепцию, но дело происходит не в офисе, а у него в особняке, на террасе, и хозяин в одном парчовом халате возлежит на оттоманке. А в следующий момент вдруг обнаруживается, что она совершенно голая, и Глеб Захарович начинает над ней обидно хохотать, закидывая назад голову, причем из носа у него при этом струится кровь.

– Что с вами, Глеб Захарович? – гневно и холодно произносит она. Но во сне надменный тон ей не удается, и она понимает, что ее тирада звучит скорее жалобно, а потом вдруг оказывается, что произнесла ее вслух, и Таня открывает глаза, когда в воздухе еще висят эти слова. И чей-то – но совсем не Глеба Захаровича – голос откликается на слабое Танино бормотание:

– Она очнулась, кажись.

Ему вторит другой:

– Любовничка своего зовет, – и коротко всхохатывает.

И тут Татьяна обнаруживает себя сидящей в высоком кресле. Обе руки ее накрепко привязаны к подлокотникам, ноги также связаны, и даже голова чем-то крепко прихвачена к высокому подголовнику – так, что она не может пошевелить ею. От того, что она связана, – а может, из-за тяжелого искусственного сна, – тело кажется чужим, затекшим. Тане представляется, что после того, как на нее напали, прошло совсем немного времени – может, час, может, два, – однако не исключено, что она ошибается. Голова ее после наркоза будто бы набита ватой.

Где она? Что с ней? Слава богу, комната освещена лишь чем-то неярким, вроде настольной лампы, потому что от света у Тани ломит глаза. Наверное, это тоже последствия наркоза. В ее ограниченном поле зрения находится завешенное плотной портьерой окно, сервант с разнокалиберными рюмками и угол круглого обеденного стола (на нем лежат какие-то предметы, но какие в точности, не разглядеть, потому что они прикрыты старой газетой). Судя по обстановке, она находится не в тюрьме, не в казенном доме, а где-то на частной квартире. Непонятно почему, но данное обстоятельство наполняет ее оптимизмом. Наверное, потому, что из тюрьмы выбраться практически нереально, а из квартиры еще возможен побег.