Подошел. Шаркнул. Познакомились. Два, три вопроса. Не из болтливых, он то есть, я-то - увы!
– да.

– Что, полковник, и вы, видно, невесело время проводите, - сочувственно начинаю я.
– В дороге одно развлечение - хоть поболтать всласть и этим дорожную скуку размыкать, и вдруг, - извольте полюбоваться (следует красноречивый жест моей руки по направлению четырех граций) - этакий букет представительниц, с позволения сказать, «прекрасного пола»!

Мой собеседник как-то растерянно взглянул на меня, покраснел, промычал нечто не то отрицательное, не то утвердительное в, прежде, чем я успел изречь еще что-либо не менее негодующее, направился к юной особе с колесиками и ее собеседнице.

– A что, вам не дует? Может, окошко закрыть?
– заботливо осведомляется он.

– Нет, папочка, мерси, не надо, - дуэтом благодарят почтительные, о ужас дщери его. А-а? Недурно? Мне показалось, что окружающая меня температура поднялась до двадцати градусов по Реомюру. (шкалаРеомюра - температурная шкала, которая отличается от привычной нам шкалы Цельсия в следующем соотношении: 1 градус по Реомюру равняется 1,25 градуса по Цельсию; например, 20 градусов по Реомюру равняется 25 градусам по Цельсию.) Вот в положеньице влетел! Хоть в трубу полезай! Да, на беду, и трубы нет. Повертелся я, повертелся, да, давай Бог ноги, в курящее отделение, туда же больше ни-ни, и уже новых знакомств не заводил, десятому закажу…

Тут появляется шампанское; тосты, пожелания, ура, которое громче всех в свою собственную честь вопят бенефицианты. Ko мне с бокалом в руке подходит Николай Александрович.

– Чего же вы мне пожелаете, Марья Владимировна?

– Конечно, всего, всего хорошего и исполнения всех ваших желаний, - отвечаю я.

– У меня только одно - единственное желание, но такое большое! Выпейте же за его исполнение, - и он опять пристально, особенно так смотрит на меня.

– Ну вот, сегодня за производство милых офицеров пили, a годика через два, Бог даст, и на свадьбе кого-нибудь из них попируем, - говорит Ольга Николаевна.

– На моей едва ли, - я закоренелый старый холостяк, a вот Николай, тот живо замуж выскочит, долго в девицах не засидится, уж и теперь, воображаю, сколько юных сердец трепещет и сохнет по его эполетам.

Я чувствую, что глупейшим образом краснею, злюсь и от этого краснею еще больше. Не дай Бог, Володька заметит - житья не будет, я его, как огня, боюсь.

– И прекрасно; пускай женится, чем раньше, тем лучше, - одобряет Марья Николаевна, - лишь бы выбор удачный сделал.

Я, усердно жуя мороженое, хотя это, кажется, излишний труд, внимательно разглядываю крохотные ванильные пылинки, темнеющие в нем. Предательская краска опять приливает к моим щекам, и внутри что-то шевелится, сама не знаю что.

Но задумываться не дают ни в этот, ни во все следующие дни, вплоть до отъезда Володи. Дом наш, положительно, обратился в сумасшедший дом: такие все время болтали и вытворяли глупости наши молодые офицерики, особенно Володя - как с цепи сорвался.

Когда мы были y приятелей наших старушек, там собралась преимущественно молодежь не старше 75 лет, которая засела за скучнейший, снотворнейший винт по десятимиллионной. Священнодействие началось. Мертвящей скукой веяло кругом. Бедная мамочка чуть не умерла с тоски, a мы от смеха.

– Вот; господа военные, вас это интересовать будет, я хотел показать вам свое охотничье ружье, то есть, знаете ли, замечательное, - стараясь позабавить наших юношей, стал подробно выкладывать им всю биографию сего оружия премилый и добрейший старичок-хозяин.

– Что, в самом деле интересный экземпляр?
– спрашиваю я, когда тот опять уселся за карты.

– Замечательный, оригинальнейший и единственный в своем роде экземпляр, - громко, несколько восторженно, начинает Володя: - и старинный!!.. Это - то самое ружье, которым Святополк Окаянный Александра Македонского убил, - несколько понижает он тон.
– Теперь даже, к сожалению, таких больше и не делают, - снова громко возглашает он, и сейчас же тихонько: - потому что ни y одной самой глупой тетерьки не хватит терпенья ждать, пока наконец оно выстрелит.

– Володя, ради Бога, ведь он услышит!
– с ужасом останавливаю я.
– Ты так громко говоришь, что y меня от страха прямо душа в пятки уходит.

– С этим, матушка, не шути, дело скверное, может и совсем выскочить, коли чулки дырявые. A y тебя по этой части того-с… не ладно.

– Вздор говоришь!
– Мне смешно, но я краснею и злюсь немножко, потому что стесняюсь сидящего рядом со мной Николая Александровича.

– Нет, не вздор, a правда.

– Неправда, никогда подобного со мной не случается.

– Правда, и всегда бывает. Да даже и не одна дырка, две - в каждом по одной.

– Отстань! убирайся!

– Вот и видно, что ты женщина, и логика y тебя женская.

– О женщины, женщины!» сказал еще Шекспир, и совершенно справедливо. Ну-ка, подумай разок: коли бы дыр не было, как же ты влезла бы в чулки свои?

Вот и толкуй тут с ним!

Финальный номер этого вечера был тоже хорош. Наконец нас отпустили домой.

– Что, весело было?
– выйдя на улицу, смеясь, спрашивает мамочка.