В моем мозгу образ Сильвии так прочно ассоциировался с помойкой, что я нисколько бы не удивился, подходя к ее жилью, если бы столкнулся здесь на улице с буйной поножовщиной, или с ребятней, мочившейся прямо на крыльце и потягивавшей сигаретки с наркотиками, или с валявшимися там и сям на ступеньках потребителями денатурата. Так или иначе, но мы с Китти благополучно миновали коридор, уставленный цветами в горшках, и вошли в лифт.

– Шестая квартира, – сказала Китти, взглянув в какую-то бумажку и нажимая кнопку. – Нет, знаете ли, этот Гилберт – просто чудо! Ему бы в самую пору заделаться секретарем какой-нибудь значительной шишки, вместо того чтоб валять дурака с… Хотя и здесь, я убеждена, он в высшей степени на уровне и, надеюсь, это доставляет ему удовольствие.

Китти вся как-то подобралась: порозовели щеки, распрямились плечи, она приготовилась идти напролом, чем бы это для нее ни закончилось. Когда мы вышли из лифта, Китти уверенным шагом направилась к нужной двери и эффектным жестом нажала кнопку звонка. Изнутри грянуло разбойничьим посвистом, затем постепенно перешло в горестный вой, и тут дверь открылась. С порога на нас мрачно взирала Сильвия.

– Привет, Сильвия! – бодро сказал я, делая шаг вперед и поддерживая при этом Китти за локоть. – Я как раз проходил мимо и решил, как говорится, заскочить, посмотреть, как ты живешь, ну вот, решил и думаю, а не познакомить ли тебя, раз уж подвернулся случай, с одним человеком, о котором ты, должно быть, наслышана. Вот леди Вандервейн!

Один-ноль в мою пользу: я вошел, подталкивая перед собой обеих дам в комнату, которую с определенной натяжкой можно было бы назвать гостиной, так как здесь явно принимали пищу, спали и занимались прочими видами разной деятельности, хотя для данной комнаты такое определение все-таки казалось опрометчивым. Это могла быть и музыкальная гостиная, если бы граммофон, гремевший, заглушая все звуки, кроме исторгавшегося им пронзительного воя, был бы все-таки приспособлен для воспроизводства настоящей музыки. К моему огромному удивлению, Сильвия подошла и прикрутила звук потише.

– Вам чего? – спросила она.

Китти спокойным, как ей казалось, тоном принялась излагать то, что намеревалась, Сильвия опустилась на валик кушетки. Последняя, как почти вся мебель вокруг, казалась одновременно и новой, и какой-то помятой, как будто, едва эту мебель привезли, кто-то прогулялся по ней в футбольных бутсах. Кроме того, мой взгляд отметил несколько плакатов по стенам (в том числе один огромный, неплохо полиграфически исполненный, с изображением голой задницы), картонную коробку, вмещавшую, по-видимому, штук сто электрических лампочек, блюдо со множеством монеток достоинством в один или три пенни, и еще я ощутил преобладание вокруг запаха, который уловил еще при первой нашей встрече с Сильвией. Сейчас на ней самой не было ничего, кроме длинного, со множеством пуговиц, домашнего халата. На вид довольно чистого.

– Я взываю к вам! – К этому моменту Китти снова впала в свою обычную патетическую манеру. – Это – последнее, что мне осталось. Бороться с вами я не могу, предложить мне вам нечего. Единственное, что я могу, это умолять вас понять, какое несчастье вы приносите четверым ни в чем перед вами не повинным людям.

– Это кто же такие?

– Двое детей Роя, наш общий ребенок и я.

– Его вы в этот круг не включаете?

– О нем не мне судить.

– Уж это точно! Так вот, судя по тому, как он описывает свою домашнюю жизнь, я бы сказала, ему до вас до всех как до лампочки, не понимаю, почему мне должно быть иначе.

– Это не так! – вмешался я. – Он…

– Прошу вас, Дуглас! – оборвала меня Китти.

– Отвали! – припечатала Сильвия.

Обе произнесли это походя, не поворачивая головы.

– И нечего хорохориться, леди Вандервейн! Нечего передо мной королевой выставляться! Не перед телекамерой. Говорите нормально, если можете. Что там у вас еще?

Китти тут же поубавила свой царственный тон:

– Хорошо, не вижу для вас оснований заботиться обо мне, подумайте о детях!

– Думаю. С одной я уже встречалась, эта пусть катится ко всем чертям, мне до нее никакого дела нет. Остальных я даже не видела и видеть не желаю!

– Если ничего понимать и слушать вы не желаете, я бессильна!

– Уж это точно! К слову сказать, все я прекрасно понимаю и даже послушать не прочь, только здесь это роли не играет.

– Неужто вам безразлична судьба шестилетнего ребенка, которого бросает собственный отец?

– Так ведь у него же все-таки есть мать! И после ухода Роя вы ему будете нужны еще больше, значит, вы с пользой употребите свое время, верно?

Изобразив достаточно красноречивое, но вместе с тем (как мне показалось) достойное похвалы усилие, Китти совладала с собой:

– Неужели я даже не могу просить вас продолжать… оставаться с Роем, видеться с ним, сколько вам нужно, но только не уводить его, не лишать его семьи?

– Почему не можете? Можете.

– Я очень прошу, я умоляю вас подумать над моим предложением! Два года я делила Роя с его первой женой, и, поверьте, это не так уж плохо. Вы бы могли…

– Да просто вы знали, что побеждаете, – заявила вполне резонно Сильвия. – Если он сейчас ко мне не уйдет, для меня это будет поражение, мне это не подходит. Нет, так не пойдет!