Поэтому так же мало, как медоточивые речи каких-нибудь Лалли-Толландаля, Мунье, Малуэ и Мирабо были способны склонить Людовика XVI решительно стать на сторону буржуазии против феодалов и пережитков абсолютной монархии, так же мало пение сирены, к которому прибегают все эти Кампгаузены и Ганземаны, в состоянии убедить в чем-либо Фридриха-Вильгельма IV.

Но г-н Гейнцен не имеет дела ни с буржуазией, ни с пролетариатом Германии. Его партия — это «партия людей», т. е. добродетельных и великодушных мечтателей, которые сражаются за «буржуазные» интересы под видом «человеческих» целей, не сознавая в то же время той связи, которая существует между идеалистической фразой и ее реалистической сущностью.

Своей партии, партии людей, или, вернее, партии обитающего в Германии рода людского, основатель государств Карл Гейнцен предлагает «наилучшую республику», выношенную им самим наилучшую республику — «федеративную республику с социальными учреждениями». Руссо некогда набросал проект наилучшего политического устройства для поляков, а Мабли — для корсиканцев. Великий женевский гражданин нашел еще более великого последователя.

«Я ограничиваюсь» — какое самоограничение! — «возможностью составить республику из одних лишь республиканских элементов, как цветок из одних цветочных лепестков»{115}.

Кто умеет из цветочных лепестков составить цветок, будь то хотя бы маргаритка, тому, наверное, удастся и сконструировать «наилучшую республику», что бы ни говорил об этом испорченный свет.

Наперекор всякому злословию бравый основатель государств берет себе за образец конституцию североамериканской республики. Все то, что ему кажется предосудительным, он вымарывает своей кистью грубияна. Таким путем он получает, наконец, исправленное издание — in usum delphinl{116}, т. е. на благо «немецкому человеку». И после того, как он нарисовал «картину республики, и именно определенной республики», он поднимает своего «маленького» непочтительного воспитанника «за коммунистические уши» и огорошивает его вопросом: в состоянии ли тот также «сделать» мир, да еще «наилучший мир»? И он не перестает тащить «малыша» за «коммунистические уши» «вверх» до тех пор, пока не «сталкивает» его «носом» с гигантской картиной «нового» мира — наилучшей республики. Эту колоссальную картину проектируемого им мира он своими собственными руками бережно повесил на высочайшую вершину швейцарских Альп.

«Cacatum non est pictum»{117} — раздается голос «маленького» нераскаявшегося змееныша.

И возмущенный республиканский Аякс сбрасывает на землю коммунистического Терсита, и из его широкой мохнатой груди вырываются ужасные слова:

«Вы доводите смешное до крайности, г-н Энгельс!»

И в самом деле, г-н Энгельс! Разве Вы не считаете, что «американская федеративная система» есть «наилучшая политическая форма», «которую изыскало существовавшее до сих пор государственное искусство»? Вы качаете головкой! Что? Вы вообще отрицаете, что «американская федеративная система» изыскана «государственным искусством»? И что in abstracto{118} существуют «наилучшие политические формы общества»? Но ведь это же неслыханно!

В то же время Вы так «бесстыдны и бессовестны», что даете нам понять, будто простодушный немец, который хочет воспользоваться для блага дорогой отчизны североамериканской конституцией — к тому же еще приукрашенной и улучшенной, — подобен тому глупому купцу, который, скопировав торговые книги своего богатого соперника, вообразил, что, завладев копией, он стал обладателем и вызывавшего у него зависть богатства последнего!

И Вы как будто бы еще грозите нам «топором палача», который Вы держите в ручонках, миниатюрной гильотиной, оставленной Вам в подарок 1794 годом в качестве игрушки? Барбару и другие рослые и широкоплечие люди, бормочете Вы, были в те времена, когда играли гильотиной, укорочены на целую голову, потому что стали невзначай кричать об «американской федеративной системе» как о «наилучшей политической форме» [158] . И так будет со всеми другими Голиафами, которые во время какой-либо демократической революции в Европе, и особенно в совсем еще по-феодальному раздробленной Германии, вместо единой неделимой республики и ее нивелирующей централизации вознамерятся насаждать «американскую федеративную систему».

Но, боже мой! Ведь члены Комитета общественного спасения [159] и якобинские кровопийцы, которые их поддерживали, были бесчеловечными извергами, «наилучшая» же гейнценовская «республика» есть «наилучшая политическая форма», которую «существовавшее до сих пор государственное искусство» «изыскало» для «людей», для хороших людей, для человечных людей.

Действительно! «Вы доводите смешное до крайности, г-н Энгельс!»

К тому же основывающий государства Геркулес вовсе не копирует точь-в-точь североамериканскую «федеративную республику». Он украшает ее «социальными учреждениями», он обещает «регулировать отношения собственности на разумных основаниях», и те семь великих «мероприятий», при помощи которых он устраняет «пороки» старого буржуазного общества, ни в коем случае не являются ничтожными и жалкими отбросами, собранными как подаяние в современных негодных социалистических и коммунистических кухмистерских. Своими рецептами «гуманизирования общества» великий Карл Гейнцен обязан «инкам» и «сочинениям Кампе для детей» [160] , так же как упомянутой глубокомысленной фразой он обязан не философу и померанцу Руге, а, скорее, поседевшему в мудрости «перуанцу». А г-н Энгельс называет все это совершенно произвольно придуманными мещанскими фантазиями об улучшении мира!

Да, мы живем в такое время, когда «все более и более исчезают лучшие люди», а «наилучшие» вообще остаются совершенно непонятыми.

Возьмите, к примеру, какого-нибудь благомыслящего бюргера и пусть он вам по совести ответит, чем страдают современные «отношения собственности»? Добрый муж приложит указательный палец ко лбу, дважды глубокомысленно вздохнет и потом, «ничего не предрешая», выскажется в том смысле, что позор, когда многие не имеют «ничего», не имеют даже самого необходимого, а другие, во вред не только неимущим оборванцам, но и почтенным бюргерам, аристократически накопляют в своих руках постыдные миллионы. Aurea mediocritas! Золотая середина! — восклицает бравый представитель среднего класса. Лишь бы избежать крайностей! Какое разумное государственное устройство можно было бы сочетать с этими крайностями, с этими крайностями, с этими в высшей степени предосудительными крайностями!

А теперь обратите свой взор на гейнценовскую «федеративную республику» с «социальными учреждениями» и с семью мероприятиями для «гуманизирования общества». Здесь каждому гражданину обеспечен «минимум» имущества — и ниже этого уровня он не может опуститься, и определен максимум имущества — и выше этого уровня он не может подняться.

Не разрешил ли г-н Гейнцен все затруднения, когда он благочестивое пожелание всех честных бюргеров, чтобы никто не имел ни слишком мало, ни слишком много, повторил в форме государственных декретов и тем самым уже осуществил его?