Следующее царствование доставило великой княгине, как и всем другим очень неприятные моменты. Император Павел I, под предлогом, что она ему напоминает его первую жену, питал к ней более чем отеческие чувства и в минуты досады на сына высказывал ему слишком ясно, что он не достоин столь совершенной жены. Но это как раз было время, когда молодая чета жила в наибольшем согласии. Принуждение, скука, чувство какой-то опасности, грозящей их положению, — сближали два сердца, вынужденных относиться ко всем с подозрением. По поводу женитьбы Шведского короля который, вместо того, чтобы жениться на сестре великого князя, женился на сестре великой княгини, последняя вынесла весьма неприятные сцены от императрицы Марии Федоровны, ее свекрови, старавшейся доказать императору. Что она уже давно подготовляла это дело и что, только благодаря ей, принцесса Фридерика Баденская взяла верх над великою княжною Александрой Павловной. Как будто не было достаточно других политических и религиозных препятствий, чтобы устранить подобные подозрения!

Шведский король, будучи убежден в выгодности интимного союза с Россией, но не сумевший сделаться шурином великого князя наследника через его сестру, сделался им через его свояченицу, баденскую принцессу. Ничего не могло быть проще, и эта гроза прошла сама собою. Более серьезными были последовавшие скоро после этого между императором и великим князем сцены, сделавшие положение великой княгини весьма трудными и даже невыносимым. Граф Головин, гофмейстер Двора великого князя и близкий друг графа Ростопчина, любимого министра Павла, вздумал сделать карьеру, объявив себя врагом великого князя, которому он должен был служить. Тогда начались самые гнусные интриги. Начали рыться во внутренней жизни малого Двора, чтобы отыскать в ней что-нибудь предосудительное или смешное в глазах большого Двора. Дошли наконец до такого нахальства, что стали утверждать, будто бы великая княгиня позволяет за собою ухаживать князю Адаму Чарторижскому, адъютанту и близкому другу великого князя [263] ; что последний ничего против этого не имеет и даже покровительствует их любви; когда же она, наконец, родила великую княжну Марию, которую, несмотря на то, что ее родители имели совсем белокурые волосы, природа наделила очень темными волосами, — сплетни стали невыносимыми, тем более что их распространение было очень верным средством нравиться при Дворе. Великий князь в этом случае проявил удивительное и крайне неуместное равнодушие. Что же касается великой княгини, то она сосредоточилась на своих обязанностях супруги и матери и утешилась по поводу несправедливости Двора, неспособного ее оценить.

Раз, что эта система преследования была заведена, враги Их Высочеств могли остальное предоставить беспокойному характеру императора, который не пощадил ни своего авторитета, ни чести своего дома. Он вменил своей невестке в обязанность каждый день осведомляться у г-жи Лопухиной, его фаворитки, о том какой на этот день полагается туалет; но великая княгиня не послушалась этого приказания, за что у ее дверей поставили часового.

Г-жа Шувалова и князь Чарторижский, который получил посольство в Турине, были удалены от Двора; княгине Шаховской, компаньонке и подруге великой княгини, грозила та же участь, и невозмутимое хладнокровие, которое она противопоставляла таким оскорблениям, а также слезы великого князя едва смягчили разгневанного государя. Хорошо осведомленные лица уверяли меня, — ибо я сам держался как можно дальше от всего этого, — что государь, находясь под влиянием лакеев, которых он произвел в министры, и отказавшись публично от нравственной чистоты, отличавшей до тех пор его жизнь, ничего не имел против беспорядков в своем семействе, которые могли бы оправдать его поведение или, по крайней мере, прикрыть его собственное распутство; что это же соображение заставило его смотреть сквозь пальцы на поведение великого князя Константина Павловича, предоставив его произволу великую княгиню, его супругу, и, наконец, даже заподозрить добродетель императрицы, которая, в этом отношении, была самая строгая и безупречная женщина в мире.

Лейб-медик Роджерсон рассказал мне, что когда он однажды, после катастрофы, вошел в кабинет молодого государя, он нашел его с супругой, сидящими вместе в углу, лицом к лицу, крепко обнявшимися и так горько плачущими, что они не заметили его входа. Императрице, которую Бог наделил умом и характером, недостававших ее мужу, следовало овладеть его наклонностями и его доверием, так как он сам, обладая честною душою, был испуган своим собственным величием, а она его слишком хорошо изучила, чтобы не знать, что он часто нуждается в руководстве. Но она упустила этот момент, как и все последующие, и по расчету ли, или по причине беспечности, обрекла себя на полное бездействие, в чем ее просвещенный и правдивый ум, а также ее чуткое сердце впоследствии, наверно, раскаивались. Маркграфиня, ее мать, которая, вскоре после ее восшествия на престол, приехала к ней в гости, и для которой она — будь сказано между прочим, — не сумела или не захотела добиться приличного приема, сделала ей по этому поводу весьма серьезные представления. Она указала ей на то, что религия, привязанность к мужу, личная безопасность, одним словом — все, обязывает ее приобрести доверие, дружбу и уважение императора, но все ее доводы, советы и просьбы были тщетны. Императрица Елисавета Алексеевна, видя что ее свекровь занята обеспечением себе влияния и приверженцев, подумала, что если она будет домогаться той же цели, то это создаст соперничество интриг и интересов, которое претило ее принципам. Ей казалось, что, так как она не родила наследника престола, то, в случае если бы она пережила императора, она в момент его смерти не должна облечь себя незаконною властью, которую всякий член императорского дома мог бы оспорить; а между тем она боялась, что ей в таком случае, пожалуй, не захочется уступить. Вот те благородные, но неверные принципы, которые довели ее до уединения и до самого прискорбного бездействия. Император, со своей стороны, предполагавший в ней сначала высшие порывы и чувствовавший себя этим даже несколько униженным, теперь стал смотреть на нее, как на самую обыкновенную женщину, на которую муж может не обращать внимания и которая не заслуживает быть предметом особенных забот для государя.

Двор, заметив, что о ней мало заботятся, постарался тоже пренебречь ею, а нация, привыкшая к деятельным и интригантным государыням, скоро убедилась в том, что эта государыня даже не даст ей возможности оправдать честолюбие, направленное к тому, чтобы управлять ею. Если бы она последовала хота бы примеру вдовствующей императрицы и сохранила бы внешнюю торжественность, к которой нация привыкла и которая производит на нее больше впечатления, чем добродетель и таланты! Но она предпочла следовать в этом отношении примеру государя, открыто подтрунившего над обычаями своих родителей, которые его многочисленные фавориты называли «готическими» или «немецкими». Ее можно было видеть быстрыми шагами проходящею по набережным и по улицам столицы и появляющейся на гуляньях в обыкновенной коляске четверней, или даже пешком, в сопровождении лишь одной дамы и одного лакея. Однажды утром, в Летнем Саду, молодой армейский офицер, прибывший из провинции и не имевший счастья знать императрицу в лицо, пристал к ней с дерзкою фамильярностью, а когда ему сказали, кого он имеет перед собой, он не поверил и удвоил свою дерзость. Пришлось, кажется, вызвать дворцовый караул. Императрица и публика были одинаково возмущены этим происшествием. Ее Величество была удивлена и оскорблена, но император нашел это очень смешным и, несмотря на такой внушительный урок, в обычаях Двора ничего не было изменено.

Она более талантлива, чем умна, и вследствие этого ей за исключением особенно важных и необычайных случаев, не хочется утруждать себя рассуждениями о своем поведении, а так как недостаток опытности и хороших советов мешают ей узнать то, чего требует ее положение, то она не может судить о нем трезво и продолжает следовать по тому неверному пути, который она избрала. У нее много такта и проницательности и она лучше знает человеческое сердце, чем можно бы думать, но недостаток честолюбия или неверный расчет делают эти качества излишними. Она образована и продолжает учиться с удивительной легкостью. Она лучше всех русских женщин знает язык, религию, историю и обычаи России. В обществе она проявляет грацию, умеренность, умение выражаться, но нежелание отличиться придает ей нередко беззаботный вид, который ей не к лицу. Она осторожна, потому что она вообще скрытна, холодна, потому что ей все надоедает и, имея полную возможность достичь всяких успехов, она пренебрегает ими до такой степени, что это вредит ее сердцу и ее уму. Одним словом, она ведет себя как жертва политики, для которой жизнь и смерть одинаково милы. И может ли быть иначе? Ей недостает славы общественной и счастья частной жизни. Ее дети умерли, ее муж ею не занимается, со своим семейством она навсегда разлучена. При Дворе ее не видно, нация не чувствует к ней привязанности, все интересы жизни для нее перестали существовать. Но, как я уже сказал выше, за этим прелестным лицом, без выражения и без цвета, скрываются таланты, которые когда-нибудь, при удобном случае, могут сразу проявиться. Тогда можно будет увидать в ней женщину высшего разряда, чем она, вероятно, сама была бы не менее удивлена, нежели другие.

Когда Елисавета Алексеевна однажды увидела обер-церемониймейстера Валуева [264] , личность весьма комичную и сделавшую при Дворе карьеру только благодаря умению устраивать похороны и погребальные процессии, она сказала императору Павлу: «Кто из нас, по вашему мнению, должен раньше умереть, чтобы он мог получить голубую ленту?» Так как ее разговоры всегда отличались большою сдержанностью, то подобные слова, произнесенные во время такого деспотического царствования, показались особенно знаменательными.

Это старинная фамилия владетельных графов Священной Римской Империи из Юлизской области [265] , где она по наследству занимала высокую должность. Один из младших членов этого семейства, обладавший небольшими средствами, приехал в Россию и, пользуясь неизвестно чьей протекцией, занимал последовательно место посланника в Лиссабоне и в Берлине; он был также, короткое время, фаворитом Павла I [266] , но так как он любил отпускать очень колкие остроты, то его милость продолжалась не долго. Его выслали в Германию за то, что он начал разговор словами: «Я буду иметь честь рассказать одну вещь, о которой ни Ваше Императорское Величество, ни ваши министры ничего не знают». Ему запретили выдумывать и распространять новости и он удалился во Франкфурт, где он скончался в очень преклонном возрасте. Когда он, еще раньше, проезжал через этот город в Лиссабон, он, уже в пожилые годы, женился на девице Гонтар, происходившей из буржуазно-коммерческой фамилии, особе весьма приятной и умной [267] . От этого брака между стариком и женщиной средних лет родился сын, который всю свою жизнь имел вид зародыша, выскочившего из банки со спиртом [268] .