Я совсем была растеряна. Вокруг все аплодировали: ну, радуйся! А как же Родина? Где? Как? И что? И в голове: а как зарабатывали те первые «Жигули»? Сколько ждали очереди? А тут «Жигули» — подарили! А у Кости на лице мука. Глаза туда-сюда. Нужен третий человек. Нужен «буфер». Мы едем в Москву на новой машине и молчим. Что я знаю об этом человеке? Где он, а где удобства, которые его оставляли рядом до прихода нового времени. «На кресте не признаюсь», «опустился», «зачем я сказал родителям», «я жил с женщиной с ребенком»… У родителей поставлен телефон с определителем. А раньше такой телефон был у нас в доме. Кого бояться? Излишняя осторожность всегда подозрительна.

В машине у меня что-то заскрипело. Моя мама позвонила Косте, чтоб узнать, куда обратиться. «Я ему позвоню. Ведь я ему ничего плохого не сделала. Готовила, стирала…» Ведь тогда, в начале девяностых, еще не было ни обилия бензоколонок, ни мастерских по ремонту автомашин. Там ее отбрил чужой грубый мужской голос. Да так, что она остолбенела.

«Ну, Костик, проявился… Ну, я ведь с ним не ссорилась, вот не ожидала. А я тебе всегда говорила, что он без тебя совсем другой человек».

Да. Мама говорила. Но представить того, другого, было невозможно. Теперь начинала узнавать. От меня что-то давно утаивалось, меня опутывали секретностью. А значит, ложью. Кто же был рядом со мной столько лет?

И я делаю фантастический, инфернальный трюк! Прошу одного знакомого пойти со мной к частному детективу. Оделась так, чтобы меня не узнали. Платок, темные очки, уродливое пальто и дурацкие ботинки. Мне главное — не улыбаться и молчать. По голосу меня всегда узнают. И вот мы, как лиса Алиса и кот Базилио из фильма «Буратино», отправились на «дело».

Хохотала я до уписания. Такой черт в меня вошел! Ужас! Как хотелось, чтобы завыли сирены, чтобы застрочили пулеметы, чтобы крики, шум и вой заглушили лихорадку, которая сотрясала меня. Ура! Даешь! Даешь треть моей жизни! Даешь мою веру и честность! Красная армия всех сильней! Ура! Ничего не боюсь, ничего не страшно. Ну точно как мой папа:

Ну и что? Костя купил машину. Ездит с каким-то парнем. Они отправляют в Израиль книги тому самому Марику из Хайфы, который гостил у нас вместе со своей милой женой и с которым после наших израильских гастролей они побратались. Он тогда популярно объяснил Косте, что в Израиле главное — мать. Отец может быть любой национальности. Если мать русская, то в паспорте, где графа национальность, — прочерк. И с эмиграцией тогда вопрос отпал. А где женщина с ребенком — непонятно. Наверное, не все созрело.

Много узнала интересных деталей. Я действительно не знала этого человека. Видно, на многие вещи закрывала глаза. На то она и есть жизнь. Но — ошиблась. Ах, как ошиблась. В общем, стыдно. За ситуацию, за советский режим, который воспитал таких мужчин. Ведь измена, как правило, следует за слабостью. «Я — тряпка, я — тряпка». Это я тоже помню.

Кажется, мои отчаянные спотыкающиеся «речи» о лицемерии и предательстве человек, который был со мной у детектива, записывал на диктофон. У меня не было сил на то, чтобы остановить все. Не было сил. Он точно понял, что в моем состоянии мне будет не до этого. Ведь меня так легко обвели вокруг пальца. Почему бы не послушать в компании «речи» одураченной кинозвезды. Такой рассказ! А я… Что я? Я вновь снимаю шляпу.

Когда мне оставалось жить два часа и мне делали пункцию спинного мозга, я не чувствовала боли. Но запомнила лицо врача. Миновал смертельный перевал. У врача было дежурство, он вошел в палату.

«Я вас помню. Вы брали у меня спинной мозг».

Врач стоял белого цвета.

«Это невероятно… вы же были без сознания. Этого быть не может… вы меня запомнили… нет, у артистов, конечно, организм…»

«Ненормальный», — засмеялась я.

Вот это точно. Привет. Привет всем ненормальным.

Есть ли что-то в жизни такое, из-за чего стоит сейчас подняться с кровати? Вчера были рукоплескания, а сегодня всеми клетками ощущаю свою полную ненужность. Сегодня я перчатка, которую выбросили за ненадобностью. Как быть? Буду лежать. Полежу до вечера, а там…

Нет, до вечера не буду. Полежу часика два. Сейчас, еще полчасика и… ну, раз, два, два с четвертью, два с половиной… ну же! Что-то подо мной заскрипело. Тузик помахал хвостом. Он рад, приветствует меня. Я встала. Ну и что? А то, что лучше не думать, не мечтать, не грезить, а тихо и тупо продолжать свое дело. Это я сама знаю. Я спрашиваю: я встану, для чего? Что интересного? А о чем подумать, чтобы стало легче начать день? Подумала…

Вспомнила и улыбнулась. Позапрошлый год. Лос-Анджелес. Ноябрь. Это не наш холодный ветреный ноябрь. Здесь жаркое лето. У меня концерт в центре города. В самой большой синагоге.

Ноябрь — не просто ноябрь. Это 7 Ноября. Советский праздник. Суббота. Шабат. Я стою на сцене. За моей головой большая шестиконечная желтая звезда. В зале народу-народу… Многие мужчины в шапочках-кипах. В первых рядах ветераны войны с орденами и медалями. И я пою песни войны. И плачу. И вижу свой дом в Мордвиновском в Харькове, где мы, дети, подсматривали за службой в синагоге, которая стояла рядом с моим домом. А потом синагогу переделали в планетарий. А теперь нет моего дома. Его снесли. А синагога действует. Сколько же пройдено, чтобы мир сдвинулся к этой минуте. Как все интересно. Как все непредсказуемо.