Я перестал работать и медленно поднял на него глаза.

Голос Иасона стал тихим и благоговейным, открытое лицо светилось добротой.

— «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение Рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды; что сотворил Мне величие Сильный, и свято имя Его; и милость Его в роды родов к боящимся Его; явил силу мышцы Своей; рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов и вознес смиренных; алчущих исполнил благ и богатящихся отпустил ни с чем; воспринял Израиля, отрока Своего, воспомянув милость, как говорил отцам нашим…»

Он замолчал.

Мы смотрели друг на друга.

— Ты знаешь эту молитву? — спросил он.

Я не ответил.

— Ну что ж, — сказал он печально. — Прочту тебе другую — ту, что читал отец Иоанна, священник Захария, когда Иоанна нарекали этим именем.

Я ничего не сказал.

— «Благословен Господь Бог Израилев, что посетил народ Свой, и сотворил избавление ему, и воздвиг рог спасения нам в дому Давида, отрока Своего, как возвестил устами бывших от века святых пророков Своих…»

Он помолчал, опустив глаза. Сглотнул и продолжил:

— «…что спасет нас от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас… И ты, младенец…» — он здесь говорит о своем сыне Иоанне, как ты понимаешь, — «…и ты, младенец, наречешься пророком Всевышнего, ибо предъидешь пред лицем Господа приготовить пути Ему…»

Иасон замолчал, не в силах читать дальше.

— Какая в том польза! — прошептал он.

Поднялся и отвернулся от меня.

Я подхватил его слова так, как знал их.

— «.. дать уразуметь народу Его спасение в прощении грехов их, — сказал я, — по благоутробному милосердию Бога нашего…»

Он ошеломленно глядел на меня сверху вниз.

— «…которым посетил нас Восток свыше, — продолжал я, — просветить сидящих во тьме и тени смертной, направить ноги наши на путь мира».

Он отшатнулся, лицо его побелело.

— «На путь мира», Иасон, — сказал я, — «На путь мира».

— Но где же он, твой брат? — воскликнул он. — Где Иоанн, который должен быть пророком? Солдаты Понтия Пилата сегодня ночью уже будут под Иерусалимом. Мы видели на закате их костры. Что ты будешь делать?

Я сложил руки на груди и взглянул на него. Иасон пребывал в смятении и гневе. Он допил остатки вина из чаши и поставил ее на скамью. Чаша упала и разбилась. Я посмотрел на осколки, а он их даже не заметил. Иасон не услышал, как разбилась чаша.

Он придвинулся ко мне и снова опустился на корточки, так что его лицо было хорошо освещено.

— Сам-то ты веришь в эту историю? — спросил он. — Скажи мне, скажи, пока я не лишился рассудка.

Я не ответил.

— Иешуа, — взмолился он.

— Да, я верю в нее.

Он ждал, что я скажу что-нибудь еще, но я молчал.

Иасон обхватил голову руками.

— О, не надо мне было говорить тебе все это. Я обещал твоему брату Иоанну, что никогда не стану тебе это рассказывать. Не знаю, с чего я вдруг рассказал. Я думал…

— Сейчас тяжелые времена, — сказал я. — Йитра и Сирота мертвы. Небо цвета пыли. Каждый день ломает нам спины и надрывает сердца.

Он посмотрел на меня. Он очень хотел понять.

— И мы уповаем на милосердие Господа, — сказал я. — Мы ждем, когда настанет время Господне.

— А ты не боишься, что все это ложь? Иешуа, тебе никогда не было страшно, что все это неправда?

— Ты знаешь то же самое, что знаю я.

— Ты не боишься того, что вот-вот случится с Иудеей? — требовательно спросил он.

Я покачал головой.

— Я люблю тебя, Иешуа, — сказал Иасон.

— И я тебя люблю, брат мой, — ответил я.

— Нет, не люби меня. Твой брат меня не простит, если узнает, что я выдал тебе его тайну.

— Но кто есть мой брат Иоанн, если он обречен прожить жизнь, ни разу не открывшись другу? — спросил я.

— Плохому другу, суетному другу, — отозвался Иасон.

— Другу, у которого столько всего на уме, — сказал я. — Должно быть, ессеям ты показался слишком шумным.

— Шумным! — Он засмеялся. — Да они меня прогнали!

— Я знаю.