Надя шагала по залитой недавними дождями грунтовой дороге, вспоминала любимого Тургенева. И чуть не впервые в жизни подумала: “А ведь прав оказался другой классик. Верно говорил о декабристах – и, наверное, о дворянах вообще: страшно далеки они от народа… Какая тут, где – сила? Какое – здоровье ? Глушь, убожество, пьянство…

Сначала Надя надеялась поймать попутку. Но пока ей попался трактор с развеселыми мужичками в кабине. Завидев Надю, проржавелый агрегат услужливо притормозил. Мужички принялись наперебой зазывать ее в кабину. Их речь была густо сдобрена матюками. Надя быстро осмотрела разгоряченные выпивкой физиономии и с достоинством ответила: “Спасибо, я прогуляюсь”. Но назойливый трактор еще долго шел на малом ходу, надеясь заполучить большегрудую молодую попутчицу. Когда водитель, отчаявшись, прибавил газу, обдав Надю отвратительным запахом солярки, она решила: “Услышу мотор – в лесу буду прятаться. Пока не проедет. Такие попутки ловить – себе дороже”. И – снова мысленно обругала Полуянова. Ехал бы сам в свое Рюмине! А то ее в чертову глушь послал – и сидит, видите ли, срочную статью пишет.

Надя быстро поняла, что обходить лужи бесполезно. Только силы зря тратишь. Она месила сапогами – своими единственными, кстати! – непролазную грязь и, чтобы развлечься, глазела по сторонам. Но смотреть было решительно не на что. Справа возвышался лес – реденький, но заросший подлеском. Ничего общего с прозрачными березняками и величественными дубравами, воспетыми великими русскими писателями. Слева, так сказать, колосились поля – рожь вроде убрана, но колосков осталось столько, что все Балакиреве, наверное, накормить можно.

Над дорогой нависали низкие осенние тучи. От деревенских красот Надю уже воротило. И ей пришла в голову непривычная, странная мысль: “Может, не зря надо мной мама подсмеивалась? Может, она права? И вся русская классика – и Пушкин, и Лермонтов, и мой любимый Тургенев – действительно безнадежно устарела?"

Михалыч, участковый из Балакирева, как всегда, приперся некстати. Впрочем, когда они кстати, эти менты? Нинка к его приходу прибрать успела – и слава богу. Пока Михалыч по двору шел, она и самогонный аппарат дерюжкой прикрыла, и на Ромку цыкнула:

"Гаси свой косяк! Быстро, ну!” Ромка, гаденыш, заметался по кухне – все искал, куда б заховать недокуренную папироску. “У, урод”, – прошипела Нинка. Вырвала у сына слюнявый косяк, опустила в карман. Авось ее-то Михалыч шмонать не будет.

Участковый в сенях не задержался, немедленно протопал в кухню, повел желтыми от табака ноздрями:

– Та-ак, Нина Алексеевна… Запашок.

– Какой такой запашок? Где запашок? – запетушился Роман.

– А ты, огурец, замолкни, – презрительно велел Михалыч. И Ромка тут же послушался, съежился на лавке.

Нинка, уже ученая, спорить с участковым не стала. Заскрипела дверцею шкафа, зазвенела рюмашками, отослала Романа в погреб за огурцами. Ласково приговаривала:

– Хрустики, Иван Михайлович, молодого посола, с перчиком, с кинзочкой, под водочку, а?

Участковый благосклонно прищурился на запотелую бутыль.

– Ладно. Наливай по чуть-чуть. Разговор к тебе есть.

Нинка разлила – Михалычу полстакана, себе четверть. Суетившегося в кухне Романа хлопнула по руке и самогонки не предложила. Приказала:

– Геть отседа, шпана!

Ромка Михалыча опасался – потому шустро убежал в сени.

Участковый хряпнул стопочку, аппетитно заел огурчиком, раскраснелся. Самолично налил себе вторую, опустил локти на стол, задушевно сказал:

– В общем, так, Алексеевна. Вот тебе мое сообщение. Сын твой с испытательным сроком не справляется. Так что будем его в колонию оформлять.

Нинка так и застыла. Недопитая рюмка задрожала в руке, пролилась на стол мутными каплями.

– Но! – веско сказал Михалыч и опустошил вторые полстакана. – Есть у тебя, Нинка, выход. Если будешь со мной сотрудничать.

– Сотрудничать – это как? – осторожно спросила она. – Спать, что ли? Махалыч хрюкнул:

– Да нужна ты мне. Будешь меня информировать.

– Стучать?! – охнула Нинка. А участковый быстро сказал:

– Не на наших. Соседи твои московские давно объявлялись? Сигнал на них поступил…

Димин дом оказался на околице села, почти у самого кладбища.

Надя отчаянно устала и теперь изо всех сил старалась самое себя развеселить. Она скептически осмотрела хмурое одноэтажное строение из почерневших от времени бревен и подумала: “Да уж, принц мне достался знатный. Тоже мне, дача преуспевающего журналиста”. Правда, Дима говорил ей, что он это Рюмино терпеть не может и никогда туда не ездит. “А мамуля моя наведывалась, все воздуха здешние нахваливала…"

Ничего особенного в местном воздухе Надя не нашла – сено пополам с навозом. И еще от реки, что протекает совсем рядом, сыростью тянет – так и хочется зябко передернуть плечами. Наверное, оттого и замок на калитке заржавел. Ключ с грехом пополам вставился, но прокручиваться никак не хотел. Надя вертела им и так и сяк, на истошный скрежет сбежались, кажется, все местные собаки. “Ну почему же я не умею лазить через заборы?” – отчаянно думала она, сражаясь с непокорным замком. Впрочем, забор невелик, не выше метра – отчего бы не попробовать? Сначала Надя попыталась подтянуться на руках – не вышло. Ни сил нет, ни привычки. Тогда она, держась за верхнюю кромку, закинула на нее одну ногу и быстро, чтоб не упасть, подтянула вторую. Ура, получилось! А прыгать с высоты в метр вовсе и не страшно.