— Да, я была в таверне и слушала народную музыку.

— Теперь в Каламбаке у тебя на одного поклонника больше?

— Это самый первый пункт в списке твоих многочисленных подозрений? Я не стану отвечать на твои вопросы.

— Прости, Трейси. У меня нет права спрашивать о подобных вещах.

Они подъехали к краю поля на ферме Никоса.

—Боже, катастрофа! — ужаснулась Трейси, склонившись над грядкой своей экспериментальной горчичной плантации. — Как это могло произойти? Все кишит червями. Они пожрут все мои всходы!

Никос от души хохотал над своей ученицей. Трейси была настолько расстроена, что не обращала внимания на его злорадство.

Но Трейси поспешила с драматическими выводами. Присев на корточки и присмотревшись в тусклом свете фар пикапа Никоса, она осторожно, боясь обмануться вновь, произнесла:

— Постой, это не вредители. Это же... Не может быть, Никос! Я глазам своим не верю!

— А ты поверь.

— Это же росточки!

— Они самые.

— Уже взошли!

— Все по графику.

— Ох, вы мои маленькие всходики! Мой будущий урожай!

— А у тебя были сомнения?

— Признаюсь честно, я не верила, что из этой затеи выйдет что-то путное.

— Кто еще в правлении корпорации «Лоретто» знает, как появляются из земли ростки горчицы?

— Только я!

Давно уже Трейси не испытывала такого воодушевления. Она готова была прыгать и хлопать в ладоши. Она не узнавала себя в своей детской радости. Но Никос узнал прежнюю Трейси. Именно такой навсегда запомнилась ему внучка Пола Лоретто, рыжеволосая девочка с забавным мопсом.

— Всё, Никос. Я — фермер!

— Согласен, Трейси.

Никос обхватил ладонями радостное личико и поцеловал ее в обе щеки. Он заглянул в синие глаза и спросил:

— Теперь тебе ясно, почему фермеры не работают по ночам?

— Чтобы не уничтожать вредителей там, где их нет? — предположила Трейси.

— В том числе и поэтому, — ответил Никос.

— Ты хочешь, чтобы я осталась в твоем доме на эту ночь?

— Да, уже поздно.

— Хорошо.

Никос улыбнулся и направился было к дому.

— На рассвете я проверю, насколько они подросли за ночь! — воскликнула Трейси, продолжая любоваться своими всходами.

— Если ты так этим интересуешься, можно выставить фотокамеру, допустим, на ежечасное фиксирование кадра и затем проследить динамику роста в зависимости от времени суток, погодных условий и прочих факторов среды. Это даст материал для размышлений. Мы будем точно знать, как в данных конкретных условиях ведет себя интересующий нас сорт горчицы.

— Ты это всерьез?

— Ну конечно же. Ты сама сказала, что теперь ты фермер, а не любитель.

— Никос, ты просто потешаешься надо мной.

— Думай что хочешь, Трейси, но когда я был мальчишкой, мне всегда хотелось проводить подобные эксперименты. Однако мы с отцом тяжело работали, а о покупке таких вещей, как фотокамера, и речи не было. Поэтому мои исследовательские проекты так и остались не реализованными. Но теперь я могу посвятить себя этому целиком.

Трейси молча всматривалась в Никоса, пока он говорил. Он смутился от такого пристального взгляда и спросил:

— Почему ты так смотришь? О чем задумалась?

— Сколько я тебя знаю, Никос, ты всегда выдвигаешь какие-то идеи. Но самое удивительное, что ты заражаешь ими всех вокруг. Прав был дед, тебе, как Гелиосу, подвластно все, — мечтательно произнесла Трейси, идя вслед за Никосом к дому.

Никос повернулся к ней, наклонился и спросил:

— Ты когда-нибудь думала обо мне как о человеке?

— Девочкой мне больше нравилось думать о тебе как о сверхчеловеке. Вот и привыкла.

— Неужели твой дед так часто запирал тебя в «одиночке»? — рассмеялся Никос.

— Это был его метод воспитания, Никос. И в ту пору это не казалось мне смешным.

— Прости. Я неуклюже пытаюсь выяснить, о чем ты бредила, когда лежала в больничной палате.

— Наверное, во мне по сию пору живет страх перед дедом.

— Настолько сильный, что легче было привязаться к чужому незнакомому мужчине, такому, как Карл, чем оставаться в его доме? — прямо спросил Никос.

— Дед чудовищно подавлял меня. Не представляю, как моя мама всю свою жизнь это выносила, слова поперек ему не говоря. Но для меня в один прекрасный день это стало нестерпимо.