На меня смотрело еще одно лицо — смуглое, с шапкой темных всклокоченных волос, карие глаза смеялись.

— Явно не та девственница, — заключил Дик Кимбер.

— А похожа, Ким? — спросил Джонни.

Их отстранил Джастин и заглянул внутрь. Он был очень высокий и стройный, с ясным безмятежным взглядом и спокойным голосом.

— Это что такое? — сказал он.

— Это не «что», — ответила я, — а мисс Керенса Карли.

— Ты — девочка из деревни, — сказал он. — Ты не имеешь права здесь находиться, давай-ка вылезай.

Я заколебалась, не зная, что он собирается делать. Я представила себе, как он приводит меня в дом и обвиняет в нарушении границ поместья. Но стоять тут перед ними в своем ветхом платьице, которое мне было уже маловато, мне тоже не хотелось. Ноги у меня красивые, хоть и смуглые, но башмаков у меня не водилось, и ноги запачкались. Я мыла их каждый вечер в ручье, потому что очень внимательно следила за тем, чтобы быть такой же чистой, как благородные, но, поскольку у меня не было башмаков, к концу дня ноги всегда были грязными.

— В чем дело? — требовательно спросил Дик Кимбер, которого они звали Кимом. Впоследствии и я всегда мысленно называла его Ким. — Почему ты не вылезаешь?

Он собрался было шагнуть в нишу, но Джастин предостерег его:

— Осторожней, Ким, ты можешь всю стену обвалить.

Ким остался на месте.

— Как, ты сказала, тебя зовут? — спросил он.

— Керенса Карли.

— Очень пышно. Но лучше тебе вылезти.

— Уйдите отсюда.

— Тили-дили-дотце, — пропел Джонни. — Керенса в колодце.

— За что ж ее, бедняжку? — подхватил Ким. — Видать, грешила тяжко.

Они смеялись надо мной, а когда я вышла из дыры, готовясь убежать, они обступили меня кольцом. На долю секунды мне вспомнились стоящие кругом камни, и меня вновь охватило жуткое чувство, которое я испытала в стене.

Они, должно быть, отметили различие между нами. Я — с иссиня-черными волосами, большими глазами, которые казались просто огромными на маленьком лице, с нежной оливковой кожей. И они — такие чистенькие, такие хорошо воспитанные, даже Ким с его взлохмаченными волосами и смеющимся взглядом.

Голубые глаза Меллиоры выражали беспокойство, и в этот момент я поняла, что недооценивала ее. Она была мягкой, но не глупой, и понимала гораздо лучше, чем остальные, как я себя чувствую.

— Тебе нечего бояться, Керенса, — сказала она.

— Да неужели! — возразил ей Джонни. — Мисс Керенса Карли виновна в нарушении границ владения. Она попалась на месте преступления. Мы должны придумать ей наказание.

Конечно, он просто меня дразнил. Он ничего бы мне не сделал; мои длинные черные волосы не остались незамеченными, и я видела, как его взгляд застыл на моем плече, где сквозь порванное платье виднелась кожа.

— В пословице, помнится, говорится о кошках, — сказал Ким, — но не только кошки умирают от любопытства.

— Поосторожнее, — велел Джастин. Он повернулся ко мне. — Ты вела себя очень глупо. Разве ты не знаешь, что опасно лазить по только что обвалившейся стене? И вообще, что ты тут делаешь? — Он не стал дожидаться моего ответа. — Давай-ка убирайся… и чем быстрее, тем лучше.

Я ненавидела их всех — Джастина за его хладнокровие и за то, что он говорил со мной так, будто я ничем не отличалась от тех, кто жил на землях его отца; Джонни и Кима за то, что они меня дразнили, а Меллиору за то, что она понимала, каково мне сейчас, и жалела меня.

Я побежала, но, добежав до двери в стене сада, решила, что опасность миновала, остановилась и оглянулась.

Они все стояли полукругом и смотрели на меня. Мой взгляд остановился на Меллиоре — у нее был такой озабоченный вид: она тревожилась за меня.

Я показала им язык и услышала, как Джонни и Ким рассмеялись. Потом повернулась и бросилась бежать.

Когда я пришла домой, бабушка Би сидела около домика. Она часто сидела там, на солнышке, с трубкой во рту, прислонив скамеечку к стене, полузакрыв глаза и улыбаясь своим мыслям. Я уселась на землю с ней рядом и стала рассказывать ей, что со мной произошло. Пока я рассказывала, ее рука лежала у меня на голове; ей нравилось гладить мои волосы, так похожие на ее собственные; ведь у нее, несмотря на преклонные годы, волосы тоже были густые и черные. Она очень ухаживала за ними, иногда заплетая их в две толстые косы, а иногда укладывая высоким валиком. Люди говорили, что неспроста у женщины в ее возрасте такие волосы, и бабушке Би нравилось, что так говорят. Она гордилась ими; больше того, они для нее были словно символ. Как у Самсона, часто говорила ей я, и она смеялась. Я знала, что она варит специальное снадобье и каждый вечер втирает его, а потом массирует голову целых пять минут. Об этом никто не знал, кроме нас с Джо, а Джо не обращал на такие вещи внимания, он вечно возился с какой-нибудь зверюшкой или птицей. Но я сидела и смотрела, как она причесывается, а бабушка говорила мне:

— Я расскажу тебе, как сохранить волосы, Керенса, и у тебя будут такие же волосы, как у меня, до самого смертного часа. — Но пока она мне еще не рассказала. — Всему свое время, — добавляла она. — А если я помру внезапно, ты найдешь рецепт в шкафчике, что в углу.

Бабушка Би любила Джо и меня, и было так чудесно чувствовать ее любовь. Но еще чудеснее было чувствовать, что я у нее всегда на первом месте. Джо был для нас словно маленький, мы любили его как-то покровительственно, а между мной и бабушкой существовала близость, о которой мы обе знали и радовались.