— Ладно, пойду на криоуровень сторожить. — Он поднимается на ноги и уходит прочь по дорожке.

Я провожаю его взглядом. Правда в его словах ранит. Из-за того, что я так много времени провожу в Палате и наедине со Старейшиной, я порой забываю, что большинство жителей корабля — не чокнутые, а спокойные и довольные жизнью люди. Их не расстраивают ни фальшивые звезды, ни задержка в пути. Они счастливы.

Может, Эми и вправду будет счастливее, если останется пустой изнутри?

Может, и я был бы счастливее, если бы не думал постоянно о том, что всю жизнь проживу в тесном нутре корабля?

Но это все неважно. Потому что я знаю наверняка, что, если бы Эми предоставили выбор, она никогда бы не согласилась на это слепое неведение, даже если в нем — счастье. Из-за чего-то — из-за кого-то — она стала такой, и я выясню, кто это сделал.

Я сижу в своей комнате.

Дверь открывается.

— Что делаешь? — спрашивает Старший.

— Сижу в своей комнате, — отвечаю я,

— На что ты смотришь?

— На стену.

— И зачем ты смотришь на стену?

Старший задает столько вопросов.

Старший подходит ко мне. Берет меня за руку. Проводит пальцами по синякам.

— Пойдем со мной, — говорит Старший — Я встаю. Он идет. Я иду следом.

Мы идем, а потом останавливаемся.

Старший нажимает на кнопку. Открывается дверь. Я захожу вслед за ним. Он сажает меня на стул.

Я сажусь.

— Эми, — произносит глубокий голос. Я поднимаю глаза и вижу доктора. Мы у него в кабинете. Он сидит за столом. — У тебя есть какие-нибудь жалобы?

Моргаю.

— Нет. Все хорошо.

— Нет, не хорошо! — взвывает Старший.

Я смотрю на него.

— Все хорошо.

Стул, на котором я сижу, — голубой. Он сделан из твердой пластмассы. Стол очень интересный. На нем все так аккуратно разложено. Карандаши в стакане стоят ровно-ровно.

— Да что с тобой случилось? — кричит Старший.

Я подскакиваю. Я забыла, что он тут. Смотрю на него.

Старший рычит, как собака, — так забавно, и я улыбаюсь.

— С ней все нормально, Старший, — говорит доктор. — Мне кажется, ты слишком привык общаться с больными в Палате. Может, тебе стоит почаще бывать среди нормальных людей. Я бы посоветовал…

Доктор все говорит. Я это знаю, потому что у него рот открывается и закрывается и оттуда идет звук, но слова сливаются в гул и перемешиваются у меня в голове. У блокнота на столе такие аккуратные, ровные края. Я протягиваю руку и провожу по краю пальцами. Гладко… так гладко, что бумага режет кожу. На пальце выступает тонюсенькая красная полоска. Ой, на другом конце стола у доктора еще один блокнот. Красиво. Симметрично. Мне нравится, когда симметрично. Сии-мее-трич-но. Какое хорошее слово. Я выговариваю его вслух.

— Сии-мее-трич-но. — Да. Хорошо звучит.

Старший смотрит на меня так, будто я брежу, но это бред, хи-хи, потому что это он ради развлечения все время торчит в сумасшедшем доме.

Стены покрашены в красивый голубой цвет. Такой приятный. Как туманное небо.

Какой-то звук. Я смотрю туда. Доктор ставит на стол коричневую бутылочку с пилюлями. Я поднимаю голову и смотрю на них. Пилюли лежат в беспорядке на дне бутылочки. Как горка леденцов.

Доктор со Старшим разговаривают.

— Ты прав, — говорит доктор. — Состояние у нее действительно необычно серьезное. Не было у нее в последнее время потрясений? Травм? Учащенного сердцебиения? Они иногда усиливают реакцию.

— Реакцию на что? — громко спрашивает Старший.

У доктора забавное выражение лица.

— На корабль. Пойми, жизнь тут не такая, к какой она привыкла на Сол-Земле. У нас другие лекарства, еда, пищевые добавки и витамины.

— Витамины, — медленно говорит Старший. — Те, что Старейшина подмешивает в воду?

— Дааа, — забавно растягивает доктор.

Я хихикаю.

Старший поворачивается ко мне и смотрит. Я и над ним хихикаю.

— И гормоны. Старейшина добавляет в воду гормоны. В начале Сезона.

Доктор качает головой.

— Это не из-за гормонов. Гормонам нужно время, они не сразу действуют. Эффекта нужно ждать несколько недель, больше месяца.

— И все-таки она в последнее время пила много воды. — Старший смотрит мне на запястья. — Ты что-то говорил про травму… травма, может быть, тоже была.