— Вряд ли история — эти пленки ты сам мне показывал. Значит, Чума.

Подняв голову, Старейшина смотрит мне в лицо. Гнев теперь бушует глубоко внутри, словно горящий уголь в животе; он проглотил свою ярость, и мне ее уже не видно.

— Очень давно я о ней не говорил.

Я не удерживаюсь и охаю.

— Тот Старший?

Старейшина кивает.

— Так он умер? Или это ты… — не могу заставить себя задать этот вопрос.

— Хочешь, чтобы я рассказал о Чуме? — произносит он страшным, безжизненным тоном. — Хорошо. Я расскажу.

Он вскакивает, потом переносит вес с больной ноги. Поставив кулаки на стол, Старейшина нависает надо мной, и мне ничего не остается, как только покорно смотреть на него и ждать.

— Начнем с того, — произносит он наконец, — что никакой Чумы не было.

Старший бросает меня в Регистратеке, и я остаюсь стоять одна в темноте посреди холла. Мне непонятно, почему он пошел со Старейшиной. Я доверяю Старшему, но вот Старейшине — нет, и мне касалось, Старший со мной согласен.

В глубине, под всеми этими мыслями, постоянно пульсирует страх за родителей, неослабевающее желание найти убийцу и защитить их бьется вместе с ударами сердца. Меня окатывает волной страха. Ноги дрожат, но непонятно — хотят ли они бежать или сейчас подкосятся.

— Эми?

Проглатываю удивленный вскрик.

— Это Орион, — слышу я из тени за моделью Земли.

— Где ты был? — спрашиваю я. — Мне показалось, я тебя видела.

Орион робко улыбается.

— Я разглядывал карту вай-комов, так, от нечего делать, и увидел, что Старейшина поблизости. Мы… мы не очень с ним ладим. Я подумал, что мне лучше затаиться, пока он не уйдет.

— Он тебя тоже ненавидит, да? — спрашиваю я. Орион кивает. — А ты что натворил?

— В основном проблема просто в моем существовании.

— Да, со мной то же самое.

Орион отводит волосы с лица, и у меня перед глазами мелькает белая вспышка: шрам у него на шее, с левой стороны.

— Я хотел тебя спросить, — говорит Орион. — Я видел, как ты бегаешь, и… от чего ты бежишь?

Второй раз мне задают этот вопрос, но, кажется, он имеет в виду не то, что девушка в поле с кроликами.

— Не знаю, — отвечаю я, — но, кажется, я уже устала бежать.

— Да, — Орион бросает взгляд во тьму Регистратеки за спиной. — Я тоже.

— Я лучше пойду, — говорю я, хоть мне и некуда идти. Только знаю, что нельзя больше стоять тут, боясь пошевелиться, съежившись в тени слишком далеких планет.

— Увидимся! — кричит мне вслед Орион.

Я не бегу обратно в Больницу. Я иду. Нельзя позволить себе отключаться, позволить движениям тела заглушить работу мозга. Нужно заставлять себя идти, чтобы мысли могли лететь.

Воздух в больничном саду влажный. Если бы я была на Земле, то подумала бы, что собирается дождь… но я не на Земле, и дождь здесь — это всего лишь распылители над головой.

— Отстань, — раздается вдруг за спиной старческий голос. — Я сама могу по лестнице подняться.

Я с любопытством оборачиваюсь. В этом голосе слышится живой ум — и я вспоминаю. Стила. Та старушка, что разогнала толпу фермеров на первой моей пробежке.

— Хорошо, мама, — вторая женщина не похожа на свою мать. Голос у нее такой же безжизненный, как был у Филомины на осмотре у доктора.

Стила ловит мой взгляд. Глаза у нее мутные, цвета молока, смешанного с грязью. Мгновение она глядит настороженно, а потом морщинистые губы растягиваются в еще более морщинистую улыбку. Зубы у нее кривые и темные, изо рта пахнет луком, но от этой улыбки у меня теплеет на душе. Потому что это искренняя улыбка.

— Мама, — зовет женщина.

— Ой, да заткнись ты, — доносится в ответ. — Сейчас я.

— Хорошо, мама. — Женщина стоит неподвижно, словно заводная игрушка, у которой закончился завод. Грубость матери ее ничуть не расстраивает, и, кажется, она совершенно не торопится и не против просто стоять.

— Рада вас видеть, — говорю я, протягивая руку.

Стила пожимает ее крепче, чем я ожидала.

— Хотела бы я сказать то же самое. Ненавижу это место.