— Но это значило бы искушать господа бога, если бы я сразу пожелал такого. Нужно испытывать своё терпение, это наш долг. Я убеждён в этом, — заключил господин Пера.

— Ну-ну-ну! Всё это прекрасно, — заметил отец Спира, — знаю, что это чудесная христианская добродетель, но повторяю: не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня, это вам говорит священник. Как женатый человек, вы могли бы тотчас…

— Ах, извините, — прервал его господин Пера, — ещё нет, ещё нет…

— Что ещё нет? — удивился отец Спира (он прекрасно знал, что господин Пера не женат).

— Нет, ещё не избрал себе спутницу жизни.

— Так! Э! Вот видите, прошу покорно! Да что вы говорите? — притворно изумляется отец Спира. — Значит, вы один приехали?

— Один-одинёшенек.

— И, должно быть, в корчме остановились?

— Разумеется.

— Эх, чего там «разумеется»! Этого ещё недоставало!

— Почему, боже ты мой!

— Да потому, что не приличествует это вам, мало разве нас здесь?..

— Нет, нет, через день-два не больше я переселюсь в школу… а пока потерплю.

— Ну, квартира — это я ещё понимаю, но столоваться в кафане… у шваба… этого мы ни за что не допустим! Во всяком случае это не в моём обычае. Видали вы такого!.. Но довольно об этом, хотите пройтись маленько по селу, я провожу вас до школы, а?

— О, пожалуйста, прошу вас.

— Зайду только на минутку домой, нам это по пути, кстати, посмотрите, где мой дом, чтобы завтра нас найти, если я случайно задержусь немного после богослужения, — ведь, надеюсь, вы будете столь любезны, что окажете мне честь у меня отобедать?

— О, благодарю вас! Как вы заботливы! С большим удовольствием! — ответил господин Пера с учтивым поклоном.

— Итак, не угодно ли, тронемся, пожалуй! — пригласил отец Спира, и они покинули церковную ограду.

Дом отца Спиры стоит неподалёку от церкви, на соседней улице. Красивый, большой дом, и на нём ни крейцера долгу. Пять окон на улицу, в окнах полно цветов, а среди цветов две клетки с канарейками. Пешие входят через калитку, а повозки въезжают в ворота, сплошь утыканные поверху длинными гвоздями с торчащими остриями — от воров, а главное, из-за прислуги мадьярки. Перед домом ряд акаций и две густые бесплодные шелковицы; под шелковицами скамья, и на той скамье, в тенистой прохладе, весьма располагающей к пересудам и оговорам, часто и охотно сиживали попадьи.

Поравнявшись с домом, отец Спира отворил калитку и предложил гостю пройти вперёд; после недолгих препирательств юноша боком проскользнул во двор.

Попова семья уже знала о приезде учителя, — сообщил им об этом прибежавший с церковного двора мальчишка, который постоянно торчал там, помогая Аркадию звонить и раздувать кадило, за что и получал обычно полпросфоры. Аркадий его и послал. Они, повторяем, знали, что учитель прибыл, но вовсе не рассчитывали видеть его у себя. Первым его заметил в калитке большой головастый и лохматый пёс с хвостом, полным репьев. Когда пёс разевал пасть, издали казалось, будто он улыбается. Но внешность его, как говорится, была обманчива, потому что был он зол, как настоящий пёс. Завидев чужого, он залился лаем, стал рваться с цепи и чуть было не вывернул кол, к которому был привязан; только появление хозяина заставило его прийти в себя и немного успокоиться. Больше он так не надрывался при госте, — гавкнет изредка, кинет в его сторону подозрительный взгляд и проворчит что-то вроде: «Проваливай!», — а потом и вовсе затих, лёг и снова задремал, «лентяй этакий и дармоед» (да будет нам позволено воспользоваться словами попадьи, которая частенько его поругивала, лаская, и упрекала особенно за то, что стал он ненадёжен и не хотел лаять на ухажёров Жужи, которым не было числа).

Во дворе перед приезжим открылось необыкновенное зрелище. Поистине идиллия, чудесная идиллия сельской усадьбы. Ах, чего-чего только здесь не было! Настоящее богатейшее поместье, не знаешь, на чём остановить взгляд, просто глаза разбегаются! Хозяин и гость остановились, беседуя о чём-то у калитки. Пока они ведут беседу, воспользуемся случаем и познакомимся с усадьбой.

Просторный двор раскинулся, словно поле, — едва дозовёшься кого-нибудь с другого конца, а во дворе всяческое изобилие, достойное зависти. Тут тебе и клети, и амбары, и голубятни; три омёта соломы, гора кизяку и голых кукурузных початков, дающих отличный жар для утюга, которым фрайла Юла гладит белые юбочки с оборками; ворох нарезанной заблаговременно виноградной лозы, — на ней жарят барашков, которыми его преподобие частенько балуется. Здесь же, во дворе, и колодец с чудесной ледяной водой, — в нём преподобный отец охлаждает вино и арбузы. Рядом с колодцем — новое корыто, возле которого постоянно толкалась и гоготала домашняя птица, особенно утки с утятами, а старое, разбитое корыто привязывалось к нижнему краю журавля, чтобы легче было вытаскивать из колодца огромную бадью. Во дворе, как и на улице перед домом, росла посаженная рядами акация и высились две шелковицы, но не бесплодные, как на улице, — эти каждый год приносили урожай и сторицей воздали отцу Спире за вложенный труд. Под шелковицами вечно разгуливали болтливые утки с утятами и прочая живность, а покачиваясь на ветках, угощалась ягодами детвора. Попадье не было нужды выбегать на улицу и вертеть головой налево и направо, высматривая, нет ли где какого малыша, чтобы отправить его с поручением. Достаточно было выглянуть из кухни и крикнуть: «Эй, Неца, Пера, Рада!» — и тут же сперва летели шапки, а вслед за ними с веток, точно обезьяны, сваливались к её ногам ребятишки — по двое, по трое, крича и толкаясь, чтобы опередить друг друга. В поповом работящем доме дела было много, и постоянно требовалась чья-нибудь помощь. То нужно было полоть огород, то клюкать гуску [19] , то сторожить от птицы разложенную на солнце тарану [20] — и мало ли ещё какой работы по хозяйству; за всё это матушка попадья выдавала ребятам по ломтю хлеба да разрешала взобраться на дерево и натрясти себе шелковицы. Им позволялось наедаться досыта и даже уносить полные шляпы ягод домой своим бедным родителям. Вот почему детские шляпы в этом селе были внутри как лужёные. Родители обычно позже благодарили и всячески извинялись за детей: у них-де дома еды, слава богу, хватает, но дети как дети — ни стыда, ни совести, вот они что ни день и надоедают его преподобию. А преподобный отец прощал им и говорил: «Ну вот, ещё чего не хватало! Какая там благодарность! Ничего здесь такого нет. С народом наживал, пусть теперь народ и пользуется! Не возьму же я эти шелковицы с собой на тот свет. Неужто это всё, чего можно достигнуть на земле? «Безумец, — рече евангелист, — ещё ныне ночью возьму твою душу…» А человек, как говорится, ничего с собой не унесёт, только скрещённые руки да праведные дела свои!» — «Так, так, — отвечают прихожане. — Место, значит, для души готовите!»

Со двора виднелась просторная крытая веранда, на которой осенью отец Спира, Аркадий и Жужа обычно лущат кукурузу, а летом, в сильную жару, под пологом спит сам хозяин собственной персоной. Отец Спира был из хлебопашцев, хоть и дворянского рода, и никак не мог отвыкнуть от этой, как он сам выражался, мужицкой привычки летом спать на воздухе под пологом. Однако это имело и свою хорошую сторону, так как было удобно и шло на пользу не только ожиревшей плоти его преподобия, но и всему поповскому дому и даже соседним домам. Сколько раз, бывало, услыша могучий храп, вор останавливался в нерешительности, не понимая, откуда доносится храп, да так и не отваживался перемахнуть через стену ближайших дворов. Так мирно спавший под пологом отец Спира не раз спасал своим громоподобным дворянско-мужицким храпом себя и ещё по крайней мере пять-шесть соседских домов.