Шрифт:
Говорящее кино (1928) *
Говорящее кино («Три Эргон») *
(Ассонансы)
В «Доме Союзов» кинематографа новая эра — во всеуслышанье заговорили Три Эргон. Звук течет по капле глуховатый, тяжелый, но все же захватывают Три Эргон, Три Эргон! Дрозды, канарейки, свиньи, гуси, — визг и свист. На сегодня переполнены наши уши, — так родились мои неполнозвучия А между тем томная виолончель с экрана пробиралась в зал и пела о том, что умер Великий Немой, когда из недр его неожиданно возросли Три Эргон, Три Эргон… Пропыленный Дюма… Тоска… Мозжухину с Лисенко лет около ста. Руки мельницами машут — оперная краса! — Скатилась на букет бумажный двухаршинная слеза. А старый друг Соломон суфлер повел в таверну пьянствовать и до утра чечеткой топать из-за коварного наследника престола и венецианки. В картинном положении, весь изгибнувшись на пьянственном столе, проспал все утро всеми покинутый Кин. «Стрядать» красиво — с поволокой — идеал кумира, избитый, томный жест Чуть измозжухин не дорос до Кина, а до кино ни в жисть! 70
В этой книге я писал преимущественно о картинах, виденных мною с осени 1926 г. по осень 1927 г. (Примеч. автора).
Катька Бумажный Ранет *
(Либретто)
I.
Мы по мосту стоим меж лотков и меж корзин — Ранет бумажный, гранат и мандарин! — Вкруг шурыгает шпана. — Отпустите четверть фунта Зекс! Мильтон! Теллигент — ейный хахаль — кувырком. А киноки-ловкачи сотворяют среди нас тридцать мелодраминых картин II.
Бывший поэт, Мариенфаг на Лиговке, (нынче Семка-Жгут), сменил цилиндр на кепку, перо прокисшее — на перышко, пробор изысканно проклеен, пшют первоклассный, а финка сбоку, нервнее фокса добычей дразнит казино. Червонцев пачки средь меловых профессоров… Но неудача! Неудачка! Даешь в фужер с вином подсвистнуть порошечку упитанному скотопромышленнику Вальком или бутылкой в замахе Бац! Дзиннь! Осколки — головокруженье — на пол (А в дверь: стук-стук!) Скорее спрятать тушу — куда вот? — под двуспалку, а во входную дверь не во-время учтивый мильтон и управдом с распиской об учете мебели. Убивец смылся, без всякого смысла поплелся руки умывать от подозренья крови. Его шмара перед гостями дрожью рассыпалась, а впереди из-под кровати рука скорюченная выпала, быкоподобного скотопромышленника Скорее у стрекнуть! И по-за шторой, меж комодов Семка Жгут из Катькиной берложки, обабившись в платок и юбку — младенчика под мышку! — по коридору крадется, как мышь А ейный, Катькин хахаль, драный кот Вадимка, юродиво как невидимка — цап! За воротник! — Куда? — Туда! — Ребенок чей? — Несу домой. — Да он не твой! Заткнись! А тот его по морде хлясь! — Ты драться погоди! Положи младенца в сторону! — Пискленок в нише, юродивый и вор колотятся по лестнице затылками — рубахи в клочья. А снизу Катька с визгом, а сверху управдом с мильтоном — Зажа-а-ли! — Вот это — вор! За жабры возьмите! — Семка скорчился, как в западне. Катерина Измайлова *
(Леди Макбет Мценского уезда)
По Лескову
На Масленой у балаганов визг, вой: заходи, народ честной. Вход без запроса — пятак с носа, а у кого нос длинный — с того пятиалтынный! Трам, трам, трам, гам, визг, бой Ваньку бьют по мордам на ярмарке вой А на тройке — куча девок, а под тройкой — бородач кувырком в лоб снежком, улыбается и влюбляется в многопудую модистку Катерину Сваха — раз сваха — два и купчиха подневольная готова-а! Вот теперь Зиновьева жена Катерина леди Макбет нос картошкой кофты бесятся от жира, рвутся визгом белых поросят! В белой косоворотке бык завитой Сергей рога наставляет купцу мучнистому мученику. А крысий мышьяк уступили дедушке в грибочки кисленькие. Рот искривился брезгом черным по лицу — червячки. И вся кухня всполошилась побежала косяком дверь — в дверь — дверь. Катерина грозно крестится привираючи со вздохом поминальною слезой. (а муж ее на мельнице поит завтрашних утопленников водкой до согласу) Блудливый бык Сергей чаем с блюдечка в прикуску запивает дедушкину порку за Катеринину дебелую дубовую краску. (А муж ее на стройке у плотины помол бесплатный обещает мужикам: подсобите только мельницу пустить) — Эх, Сережка-ключник злой разлучник залучил к себе жену залучил к себе жену, да чужую, не свою! — А муж ее от мельницы домой спешит в пуховые подушки на двоих. Встречает мужа Катерина Да с полюбовником — подсвечником по бороде и в темя благоверное. (А мужики из-за того бесплатного помола бредут на каторгу за бунтовство) Мимо дома — каторжане, звон цепей Сонька Вьюн звон цепей. За убийство двух хозяев и наследничка быть тебе в наручниках курчавый чорт Сергей. Три смерти за душой, и модные чулки за пазухой. Уходит Катерина с подсобником сожителем на каторгу. Катерина леди Макбет нос картошкой кофта бесится от злобы — в лютой Волге утопи-и-ла свою нежданную соперницу Сонетку Вьюн Бульк, бульк, бульк три круга по воде и больше ничего не видно Три эпохи *
(Кадр)
Три эпохи
Наше гостеприимство *
(Кадры)
Из комедии Гарри Ллойда *
Либретто
Охотник смелый готов на все: лисицу за уши тащить из норки, льва на аркане привести домой, иль прыгать в озеро за утками с зеленого размаху. К рассказам фрачники доверчивы. И вот — герою вручена опасная двустволка Однако, зверей уничтожать не так легко: кто прячется в лесу, а кто — пугает рыком, и даже гуси щиплются до синяков. Смешон и опозорен охотник возвращается на дачу и от невесты слышит решительный как дробь, отказ.