Любимец управителя, яркий и пестрый, как клоун, попугай какаду сладко вздремнул под разговор. Наступившее молчание разбудило его. Он сорвался со своего кольца и, покрутившись под потолком, опустился на плечо Агапыча. Блестящие шнуры и галуны на венгерке ротмистра, видимо, раздражали заморского гостя. Разъяренно вздыбив перья на шее, махая крыльями и вытянув голову в сторону ротмистра, он кричал деревянно:

– Дур-рак... дур-рак... дур-рак...

– Экая противная птица, – сказал, поморщившись, Повидла.

Попугай повернул к нему голову, словно прислушиваясь, и, затянув глаза матовыми веками, произнес с почти человеческой ненавистью:

– Мер-рзавец!

От неожиданности ротмистр растерялся, а затем буркнул злобно:

– Я б такую гадость... в лепешку!

Испугавшись за своего любимца, Шемберг потянулся к бутылкам.

– Все эти неприятные разговоры о бунтовщиках плохо действуют на сон. Может присниться какой-нибудь ужасный кошмар, вроде этого чертовского Пугачева. Поэтому надо выпить. Что желает господин секунд-ротмистр? Ром? Портвейн? Малага?.. Пример?

– Давайте рому выпьем, – быстро сделал выбор Повидла.

И, крякнув после стакана крепкого рома, сказал:

– Скучища у вас здесь. Хоть бы биллиард был, я бы вас новой игре в три шара обучил. Стоп. А не поохотиться ли нам?

– О, мой бог, какое совпадение! – воскликнул обрадованно Шемберг. – Я только что имел намерение предложить вам очень интересную облаву.

– Облаву? – оживился ротмистр. – На кого, на лисицу?

– О, нет! На крупного зверя.

– На волков?

– Нет! Еще крупнее.

– Ого! Значит, на самого хозяина, на медведя?

– Опять не угадали.

– Да что же, черт возьми, у вас в горах слоны, что ли, водятся?

Шемберг выдержал паузу и отчеканил:

– На человека!

Ротмистр разочарованно откинулся на спинку кресла:

– Облава на человека? Что же, дело бывалое. А кто же сей двуногий зверь, беглый работный ваш или...

– Сей двуногий зверь есть проклятая каналья Хлопуша!

– Хлопу-уша? – безнадежно протянул Повидла. – Э, нет, на это согласия не даю. Ну его к бесу! Два раза ведь пытались мы ловить его, а он меж пальцев уходил. Скользкий, что налим. Опять даром горы облазишь да все ваши камни боками пересчитаешь. Хлопушу ловить, что по воде плетью бить. Только себя забрызгаешь.

– О, нет, господин секунд-ротмистр, – торопливо заговорил Шемберг. – Теперь ошибки быть не может. От шпиона нашего нам известно, где Хлопуша скрывается... Где он скрывается, господин Агапыч?

– На Карпухиной зимовке, – быстро откликнулся приказчик. – Это нам доподлинно известно.

– Ну, вот! Видите? Игра будет наверняка. За ним следит наш шпион. С Хлопушей скрывается еще один злодей, заводский работный Жженый, зачинщик бунта на заводе. Теперь мы их схватим наверняка.

– Нет! – Ротмистр упрямо покачал головой. – Опять без пользы измучаешь людей да казенную амуницию порвешь. И чего вы напрасно беспокоитесь? Три недели прошло после усмирения бунта...

Шемберг пожал насмешливо плечами. Усмирение бунта! А какой толк от этого усмирения? Работные, правда, притихли, но на работу не выходят. Сидят себе по избам. А пошлешь за ними нарядчиков – в горы, в лес убегают.

– Три недели я у вас живу, а кругом тишь да гладь. – Ротмистр отмахнулся. – Пустое вы затеваете.

– Хорошо! – К удивлению Агапыча, управитель легко сдался. – Пусть будет так, как решил господин секунд-ротмистр. Вам лучше знать, что надо делать, и довольно об этом говорить. Надоело! А сейчас я покажу вам, господин секунд-ротмистр, одну славную вещицу, которая вас, как солдата, весьма заинтересует.

– Посмотрим вашу вещицу, – откликнулся ротмистр, весьма довольный, что кончился неприятный для него разговор о Хлопуше.

Шемберг пошел к себе в спальню и вернулся с деревянным ларцем под мышкой. Отперев его, он вытащил и протянул ротмистру небольшой двуствольный пистолет строгой отделки. Единственным его украшением были курки в виде крылатых китайских драконов.

Глаза ротмистра жадно заблестели:

– Ого, бесценный Кухенрейтер! Э, да здесь и другой. Два родных брата. Откуда они у вас?

– Мой род идет от рыцарей Карла Великого! – гордо ответил Шемберг. – Все мои предки были военными. И на моей родине дворяне – тоже опора престола. Лишь мне не пришлось посвятить себя этому благородному занятию. Проклятая бедность!

– А за сколько, примерно, вы продали бы сии прелести? – любуясь отсветом пламени свечей на вороненой стали стволов, спросил ротмистр.

– Я их не продам и за сотню червонцев, – ответил управитель. – Это память о моем отце. Но я их отдам даром тому, кто приведет ко мне Хлопушу и Жженого.