Буквы были смазаны, на полях — кляксы и рваная бахрома бумаги.

— Извините, здесь так холодно. Утром рука дрожит. Но немецкие бестии тоже померзнут в эту зиму, товарищ конфедерат. Хотите еще чайку?

— Нет, спасибо.

Телеграфист открыл дверцу маленькой железной печки и подложил туда полено. Температура в комнате не изменилась.

— Ну выпейте еще чашечку! Согреетесь. Не хотите?

Не ответив, я перевернул чашку вверх дном, звонко поставил ее перед ним на стол и еще раз взглянул на первую депешу.

О немецком маршале фон Колче я знал, что он кокаинщик. Его адъютант таскал с собой целый чемодан различных моноклей и призм, их можно было надевать на глаза, выбрав по цвету соответственно освещению. Таким образом, он видел мир сквозь постоянно меняющийся пестрый калейдоскоп. А синтетический кокаин сыграл с ним, в конце концов, злую шутку. Как явствовало из каракулей депеши, он заключил пакт с генералом Лалем, и его поддерживаемые британцами фашистские бригады потерпели окончательное поражение.

В Румынии и на Черном море стояли хиндустанские армии под руководством генерала Лаля, наводящие ужас солдаты в оранжевых мундирах. Лаль, победитель Запада, Лаль и присоединившиеся к нему жестокие дивизии племени синти, мужчины с длинными густыми усами, раскрашенными глазами и золотыми кольцами в ушах. Перед собой на седле они крепили тяжелые пулеметы, чтобы стрелять на скаку. Говорили, будто они не едят животных, у которых есть ноги и перья. Ну а дальше, на северо-востоке, под Ной-Минском, две-три недели хода от нас, проходил Корейский фронт.

— А что Швейцарский Зальцбург хочет нам этим сказать?

— Я не знаю, товарищ конфедерат, — ответил телеграфист.

— Подумайте. Или попробуйте просто угадать.

— Может… Может, они не захотели больше ждать, пока кто-нибудь предложит деньги за немецкого маршала. И за его войско. Хиндустанцы берут любого.

— Может быть. Но что они с ним сделали?

— Это написано дальше, вот здесь, внизу.

Его указательный палец остановился на строчках в конце страницы. Маршала фон Колча расстреляли седьмого февраля в Швейцарском Зальцбурге и сбросили под лед реки Зальцах. Я опустил бумагу и посмотрел на телеграфиста. После ликвидации высшего офицерского состава немецким и британским солдатам полагался выбор: надеть форму наших солдат или встать к стенке. Я положил депеши на стол.

— Не могу понять. Его должны были доставить. Сюда.

— Да.

— Как давно это поступило в Ной-Берн?

— Меньше получаса, товарищ конфедерат. Сегодня утром пришло.

— Кто еще об этом знает?

— Только вы и я, товарищ конфедерат.

— Тогда немедленно направьте депешу в дивизионат. По телеграфу и с курьером. Пошлите своего помощника верхом. И поскорее.

— Слушаюсь.

Чиновник исчез во дворе, чтобы положить депешу в карман пальто своего помощника. Я слышал удар кнута по крупу лошади. На письменном столе телеграфиста рядом с выщипанными кисточками для туши лежали серебряные карманные часы. Перед моим приходом он поспешно съел на завтрак вареное яйцо: на железной тарелке все еще лежала скорлупа. Я сбросил пепел сигареты на пол и взял часы. Они были сделаны в Ла-Шо-де-Фоне, еще в прошлом веке; тяжелые часы оттягивали руку. На обратной стороне когда-то были выгравированы имя и дата, однако кто-то зацарапал гравировку острием ножа, так что невозможно было ничего прочесть. Я сунул часы себе в карман.

Телеграфист был человеком ненадежным. Его предки — фабриканты в моравском городе Брно. Еще в декабре, я знал это, он беспрепятственно пропустил на восток несколько поездов чешского легиона, поступок законный, но неправильный. Дивизионат был поставлен в известность, а партийный комиссариат — нет. Когда он вернулся в комнату, я внимательно посмотрел на него — и он отвел глаза.

Действительно ненадежный. Я подозревал, что он знал ключ к зашифрованным депешам. Это как насыпать песка в машину вместо того чтобы налить туда масла. Я бросил окурок в печку и поднялся, чтобы уйти.

— Господин.

— Да?

— Я… хочу сказать, что поляк закрыл свой магазин и снарядился в дорогу.

— Когда?

— А это ведь значит, что он собирается бежать, верно, товарищ конфедерат?

— Когда? Где он снарядился?

— У… Бражинского, то есть сам у себя. Вчера днем. Купил ружье, боеприпасы, мясные консервы, ранец, соль.

— Это точно?

— Чтоб мне провалиться, — даже вторую пару сапог.

В том, как он захихикал, было что-то ужасно неестественное, этот смех скорее напоминал икоту.

— Хорошо.

— Что, товарищ конфедерат?

— Очень хорошо.

Чиновник склонился в угодливом поклоне, прикрыв зубы ладонью, словно не в силах сдержать свою радость. В уголках губ запеклись желтые хлопья слюны, возможно, остатки пищи, которую он ел на завтрак, забыв вытереть рот. Через стол я подтолкнул ему пачку папирос, и она подлетела прямо к тарелке со скорлупой. Он не взял ее, устремив все внимание на свои грязные ногти.

— Ну и?