Поздоровавшись с отцом, Эпона направилась к матери и вернула ей брошь. Ригантона пристально осмотрела брошь и лишь затем подняла глаза на лицо дочери.

– Мне сказали, что я вела себя как подобает, – заметила Эпона, не ожидавшая от матери ни теплых слов, ни похвал. Ригантона не походила на других матерей. – Может быть, я вела бы себя еще достойнее, если бы знала, чего ожидать, – добавила молодая женщина.

– Никто не должен знать тайных обрядов, – отозвалась Ригантона. – Это испытания, которые показывают, насколько хорошо мы подготовлены для встречи с Неведомым. Ты не кричала? – Нет.

– Хорошо. Туторикс беспокоился, выдержишь ли ты, но я сказала ему, что среди моих дочерей нет слабодушных. – Она отвернулась от Эпоны и подняла брови, чтобы при свете костра вновь полюбоваться ее узором.

Эпона хотела напиться воды из изукрашенной резными узорами гидрии, [2] стоявшей на треножнике возле двери: эту роскошную вещь они купили у греков, и местные ремесленники изготовили ее копию для всех остальных обитателей селения, но Алатор опередил ее, налив для нее кружку. Его глаза светились от удовольствия: ведь он первым смог поднести воду сестре, которая отныне стала молодой женщиной. Эпона улыбнулась младшему брату, вспомнив, как она первой оказала ту же услугу старшему брату Окелосу, который вернулся с обряда посвящения в мужчины бледный, но исполненный сознания собственной важности.

Ей хотелось побыстрее смыть липкую кровь с бедер и забраться на свое ложе, но до этого надо было совершить еще несколько обрядов и смочить пересохшее горло. В привычных словах она возблагодарила Духа Воды, побрызгала водой в четырех направлениях и лишь после этого осушила кружку. Затем члены семьи по очереди поздравили ее и было устроено небольшое пиршество.

Она ощущала смертельную усталость, но не показывала этого. «Крепись, – подбадривал ее дух. – Начинается твоя новая жизнь».

Раннее утро Эпона провела в легкой дремоте, так и не перешедшей в сколько-нибудь крепкий сон. Она как будто блуждала в тенистом мирке, где реальное и нереальное сплавлялись в одно целое и куда то и дело вторгалось смутно различимое существо с мордой животного.

Это был первый день ее новой жизни, жизни взрослой женщины.

Она принялась усиленно протирать кулачками затуманенные глаза. «Любопытно, изменился ли мой внешний вид? – подумала она. – Полюбит ли меня теперь Гоиббан?»

Прежде чем подняться со своего ложа, она удовлетворенно оглядела жилище вождя, заново оценивая его после ночи, проведенной в волшебном доме. У них был большой дом, построенный из хорошо подогнанных березовых бревен и увенчанный крутоскатной соломенной крышей. Чтобы обеспечить доступ свету и воздуху, в обоих его концах под самым коньковым брусом были прорублены отверстия. Конек был изукрашен переплетающимися узорами жизни, символами могущественных духов, мистическими знаками, воплощениями власти и плодородия. Резьба покрывала весь конек, даже там, где он был прикрыт соломой, ибо эта часть предназначалась не для человеческих глаз.

Семейные ложа, вылепленные из затвердевшей глины, тянулись с двух сторон вдоль всего дома. На них могли разместиться более дюжины людей. Ложа были застланы мехами и днем использовались для сидения. Возле них стояли деревянные лари, покрытые резьбой и раскрашенные, в них хранилась одежда и всякая домашняя утварь. В углах были расставлены орудия труда, оружие и раздвоенный посох, который Туторикс использовал, чтобы судить различные игры. Центр дома, как это было принято, занимало углубление для костра: на каменном очаге лежали кухонные принадлежности. Тут же, на железных цепях, был подвешен большой котел.

В хорошо выбранном месте возле огня стоял ткацкий станок Ригантоны. Уток и основа. Рама в знак уважения к деятельности хозяйки дома была выкрашена в цвет охры. За станком сидела и сама Ригантона, ее руки двигались так же проворно, как если бы она крепко проспала всю ночь. Она не подняла глаз, когда дочь встала со своего ложа, и обратилась к ней с такими словами:

– Теперь, когда ты стала взрослой женщиной, Эпона, ты можешь поработать вместо меня в пекарне. А я должна закончить все свои ткацкие работы еще до прихода первых торговцев, они не должны видеть членов семьи в старых одеждах.

В дальнем конце дома, сидя на глиняном ложе, Бридда, молодая жена Окелоса, играла со своим новорожденным младенцем, раскачивая над ним нитку голубых бус; всякий раз, когда младенец радостно гугукал, она смеялась. Эта игра отвлекла внимание Ригантоны от ее дочери.

– Где ты взяла эти бусы, Бридда? – спросила она.

– Их дал мне Окелос, – поколебавшись, ответила молодая женщина.

Ригантона встала из-за станка.

– Сдается мне, это мои бусы, – сказала она.

Бридда беспокойно заерзала.