Взрослые одевали сонных детей, женщины собирали еду, мужчины выгоняли скотину. По утреннему насту заскрипели полозья саней, на которых везли малышей, стариков и ту рухлядь, которую нельзя было унести. Староста Дорош Иванкович со своим семейством и скарбом добрался до леса одним из первых. Здесь он услышал первые удары колокола чудовоборской церкви. Отец Варсонофий предупреждал сельчан об опасности – тревожный звон колокола будил тех, кто по легкомыслию или по крепости сна еще не покинул села.

– Добро! – сказал староста. – Т-теперь все услышат.

– Во-во, и монголы тож! – съязвил неизменный спутник старосты, носатый Додоль. – Колокольный звон да-а-а-леко слышно.

– Не каркай! – одернула носатого жена. – Коров вон лучше подгони!

С рассветом село опустело. Последние сбеги еще шли по дороге к лесу, еще звучал над селом людской гомон, мычание скота и собачий лай, а на равнине в юго-восточной стороне что-то затемнело. Звонарь на колокольне случайно глянул в ту сторону – и обмер от страха.

– Чего замолк? – Отец Варсонофий толкнул звонаря в бок. – Бей!

– Так я что? Вон что! – Звонарь показал рукой.

На белой равнине у самого горизонта показалась черная россыпь всадников. Издали они казались крохотными, просто черными точками, которые медленно перемещались по равнине. С колокольни было видно, как чернота у горизонта вытягивается в длинное щупальце, ползущее в сторону села.

– На Новгород идут, – всхлипнул звонарь.

– Бросай все! – скомандовал отец Варсонофий. – И живо вниз.

Звонарь не заставил священника дважды повторять приказ. Сам батюшка был спокоен: самое ценное из церковной утвари уже увезли в лес, матушка-попадья и семь детей Варсонофия тоже успели уйти. Поэтому священник не стал покидать село; он вернулся в церковь и первым дело начал совершать то. что всегда делал по утрам – затеплил лампады перед образами. А потом он начал молиться, и молитва его была о спасении села и его жителей. Он продолжал молиться, даже когда отчетливо стал слышен гул от тысяч конских копыт.

У самой околицы села пятеро мужиков с надсадными криками вытаскивали из сугроба застрявшие сани, доверху груженые досками. Рядом несколько ребятишек с интересом смотрели на это зрелище.

– Ну, давай поднажми! – кричал хозяин саней, пузатый крепыш с растрепанной бородой. – Поднажми, братцы! Тащите их, проклятых! Вот ведь засели, язви их в душу!

– Брось ты их, – посоветовал проходящий мимо человек с лицом пьяницы. – На кой ляд тебе дрова-те!

– А ты иди своей дорогой. Не твоего ума то дело!

– Смотри, достоишься тут. Монгол-то прет. Ён уже недалече, к селу скачет.

– Чего? – Мужики, тащившие сани, переглянулись. – Недалече?

– Говорю, ён быстро скачет.

– Не слушайте его! – завопил толстяк. – Тащите сани.

– Да иди ты со своими колодами! – зло сказал один из мужиков. – Пошли, православные, пущай сам тащит, коли ему надь!

Хозяин брошенных саней разразился вслед уходящим проклятиями и ругательствами. Мужики не слушали его – припустились к лесу. Сплюнув, толстяк принялся выпрягать из саней серую лошаденку с испуганными глазами. Гора досок и сухого кругляка на санях, крепко привязанная к ним веревками, была явно лошадке не по силам.

– Чтоб вас разорвало всех! – ворчал толстяк, раскрасневшийся от мороза, натуги и злости. – Потом сами же придете просить: сделай, Милица, Христа ради гроб из сухого дерева! А я и скажу – поцелуйте меня в… Маленка! Маленка, язви тебя в душу! А ну, подь сюды!

– Здесь я, батюшка, – кареглазая Маленка обежала сани, встала перед отцом. – Батюшка, а ты Ратислава не видел?

– Кого?

– Ратислаза, сына Юряты. Он еще в избе недалече от колодца живет.

– Вот буду я ишшо про всяких оборванцев голозадых думать! Не видел я его, провались он! Помоги мне Белену выпрячь. Чембур запутался, язви его в душу!

– И я его не видела, – вздохнула Маленка, и ее чудесные карие глаза стали печальными.

Хейдин наблюдал за приближающейся конницей. Для наблюдения он выбрал место на полет стрелы от дома Липки. Зрелище было грозное – монголов было очень много. Они приближались плотной колонной, состоявшей из отдельных отрядов, и эта колонна уходила за горизонт. Войско шло неторопливой рысью; гул от топота приближающихся коней напоминал шум водопада или отдаленный грохот водяной мельницы.