– Выйдем из дома и дадим ему бой, – сказал Акун, отпив меда. – Или ты придумал что-нибудь получше?

Ратислав еще плохо разбирался в оружии, но подарок Хейдина показался ему просто царским. Вернувшись с ним в свою избушку, юноша затворил дверь и при свете лучины занялся оружием. Он несчетное количество раз обнажал саблю и снова вкладывал ее в ножны, любуясь сталистым блеском лезвия, рубил и колол саблей воображаемых врагов, а также деревянные чурбаки и даже железную проволоку, чтобы испытать клинок. Сабля показалась ему превосходной. Ратислав понятия не имел, чем отличается дамасский клинок от обычного, какой клинок куется холодным способом, а какой – горячим – главное было в другом. Он ощутил себя настоящим воином, владеющим сказочным оружием, каким показалась ему половецкая сабля.

Он покривил душой перед Хейдином, сказав, что лук Субара не особенно ему понравился. Лук был просто великолепный, и Ратислав не мог этого не признать. Он был вдвое легче лука Ратислава; кибить, [38] сделанная из козлиных рогов, была покрыта водостойким лаком и усилена костяными надзорами, [39] а модяны [40] были металлические, с искусно сделанной защелкой для очка тетивы. Под стать луку были и стрелы в саадаке – длиной в два локтя каждая, оперенные пером серой цапли, с закаленными железными наконечниками. Если сабля была редкой и ценной вещью, то половецкий лук оказался просто сокровищем.

Ратислав опробовал лук прямо во дворе, благо, уже наступали сумерки, и народ давно разошелся по домам. Поначалу стрелы летели слабо, втыкались в стену сруба неглубоко и без труда выдирались из пробоя. Потом Ратислав смекнул, в чем дело. Половецкий лук требовал особой техники обращения. Если большой тисовый или композитный лук следовало именно натягивать, прикладывая главное усилие к тетиве, то у легкого половецкого лука тетива натягивалась резким рывком – только так конный воин со спины движущейся лошади мог быстро и точно послать в цель стрелу. После десяти или двенадцати неудачных попыток, когда руки начали невыносимо болеть, Ратислав все-таки выстрелил как надо – стрела с резким свистом вдребезги разбила надетый на кол глиняный горшок и глубоко засела в дереве.

Ночью Ратиславу приснился странный сон. Он увидел отца в полном воинском снаряжении и на коне. Отец показывал ему открытую ладонь и говорил: «Твое сердце открыто, как эта ладонь. Я вырастил тебя воином. Иди за мной!» И они пошли куда-то; отец впереди, а он чуть позади, гадая, куда это отец его ведет. Наконец они пришли к берегу реки, и здесь отец вошел в воду и исчез в черных волнах, а он остался на берегу и звал отца. Только отец не возвращался, зато пришел Зарята.

– Ты разве не знаешь, что нельзя так громко кричать? – спросил мальчик. – Мой враг близко, из-за тебя он меня найдет.

– Но как мне вернуть отца?

– Соверши подвиг. Спаси меня…

Сказав это, Зарята пустился бежать по берегу, и Ратислав побежал за ним, пытаясь догнать и схватить его. Больше всего Ратислав боялся того, что мальчик оступится, упадет в воду и утонет, как его отец. Они бежали по берегу, а за ними бежало что-то огромное, не имеющее формы и названия, и оно настигало их. Ратислав понял, что нечто настигнет их рано или поздно, и повернулся к преследователю лицом, чтобы дать бой. Сумрак надвинулся на него, и Ратислав проснулся с бешено бьющимся сердцем и с ощущением озноба во всем теле. Прочитав молитву, юноша завернулся в одеяло и спокойно проспал до утра остаток ночи.

Его разбудил осторожный стук в дверь Спросонья Ратислав не сразу сообразил, что этот стук ему не снится. Гадая, кто мог бы к нему прийти с утра пораньше, юноша пошел открывать.

На пороге дома стояла Маленка, дочка чудовоборского плотника Милицы, ладная кареглазая пятнадцатилетняя девушка в нарядном полушубке на смушках. Никогда прежде Маленка не приходила к Ратиславу, да еще утром.

– Спишь? – нараспев спросила девушка, вошла в сени, не дожидаясь приглашения хозяина. – Меня мамка послала, велела молока парного тебе отнести. Вот, держи.

– Спаси Христос, – ошарашенный Ратислав принял у девушки крынку с молоком.

– Ты у нас теперича по селу герой, – сказала Маленка. – Сказывают, ты разбойника половецкого насмерть убил.

– А и убил, – важно сказал Ратислав. – Он Заряту хотел обидеть, нехристь, собака! Вот я его стрелой-то и сразил.

– Страсть-то какая! – Маленка в театральном ужасе закатила глаза. – Какой же ты храбрый, Ратислав. Я бы, ей-бо, со страху померла.

– Да ладно уж, – Ратислав махнул рукой. – Вот боярин, сродственник Липкин, он храбер зело. Четверых одной левой положил, далее не умаялся.

– У Липки сродственник боярин? – Маленка изобразила интерес. – Вот не думала! И что ты все о ней – Липка, Липка. Уж не влюбился ли?

– А твое какое дело? – Ратислав покраснел.

– Да так, к слову пришлось. Если влюбиться захочешь, у нас в селе девушки покрасивше Липки найдутся.

– Может, и есть, да только сердцу не прикажешь.

– На Пасху приходи христосоваться, – с лукавой улыбкой сказала Маленка. – Потом гулять пойдем.

Ратислав не успел ответить; в дверь опять постучали. На пороге стояла молоденькая поповна Настасья с корзинкой.