Тамара, с необычным отчеством — Яновна, поведала, что она из Москвы, окончила институт Иностранный языков, всегда хотела преподавать в ВУЗе, но в Москве этого не получилось. Отец предлагал работать у него в «почтовом ящике» (директором которого он был) переводчиком, а это неинтересно. Вот и прочла, дескать, в газете объявление про наш институт, где дали сразу должность старшего преподавателя.

Я смотрел на Тамару и пытался найти хотя бы один изъян в ее лице — и не смог. Зубы — жемчужные, ровные. Дождался, пока она встанет, осмотрел фигуру и понял — такого не бывает. Если она живой человек, то должен же быть хоть один недостаток — но я его не находил. Забегая вперед, скажу, что я не нашел ни одного изъяна и тогда, когда увидел ее без одежды. Ну, хотя бы лишняя складка на животе или волоски на ногах! Нет, нет и нет — эталон красоты, и все тут! Правда, эталон по тем годам.

Сейчас эталон — это рост 185 сантиметров при весе 55 килограммов. В те же годы это считалось бы просто уродством. Я знал девушку примерно такого же роста, весом даже больше, которая уже в начале 80-х годов, чуть не повесилась из-за своего роста — над ней все смеялись! Рост у Тамары был 170 сантиметров, а вес 60 килограммов; она была спортивна, имела первые разряды по плаванию и прыжкам в воду.

Но не только внешность ее была идеальна. За весь вечер я не обнаружил ни одного искажения ею русского языка, ни одного нарушения правил поведения за столом (локти на столе, нож в левой руке и т. д.), чем часто грешил сам. «Идеальной» была у нее и фамилия — Галицкая. Судя по внешности и поведению, она происходила именно из рода князей Галицких, а не из семьи крепостных, принявших фамилию своего хозяина. А то много таких Трубецких, Шереметевых, Строгановых, которые «ни ступить, ни молвить не умеют», да и по внешности даже вечером от троглодита не отличишь.

Я уже стал подумывать, о том, что она — инопланетянка, выполненная по идеальным эталонам человека и заброшенная в наш Тольятти для вхождения в контакт со строителями коммунизма. Но потом узнал, что она критически относится и к нашей Партии, и к Комсомолу. И уже потом я узнал, наконец, об ее единственном физическом изъяне — ей когда-то делали операцию аппендицита. И у нее на соответствующем месте был небольшой шрамчик, между прочим, очень даже симпатичный. Кроме того, я узнал, вернее, догадался, что волосы в жгучий черный цвет она красит, так как «в натуре» Тамара — блондинка. Но все эти знания пришли ко мне только в свое время.

Мы быстро перешли на «ты», и когда я провожал ее до дома (общежития, где она жила в комнате вдвоем с другой девушкой), в темном подъезде я сделал попытку ее поцеловать. Но она ловко и не обидно для меня, увернулась, делая «страшные» глаза, и уже называя на меня «вы»:

— Не спешите, Нурбей Владимирович, не опережайте события!

На этом оптимистичном для меня заявлении последовало расставание. Мы с Тамарой стали встречаться, чаще всего для лыжных прогулок по лесу. Я практически не умел ходить на лыжах, еще хуже, если это можно было себе представить, — кататься на коньках. Тамара учила меня и тому и другому. Мы проходили довольно большие расстояния по лыжне на узенькой лесной тропинке. А когда уставали, падали прямо в глубокий снег на спину, и лежали так, подставляя лицо яркому солнцу. Вот тут-то, вдоволь налюбовавшись лицом Тамары с закрытыми глазами и ярко освещенным солнцем, я тихо приблизился к ее губам и поцеловал свой «идеал». Тамара с деланным испугом широко раскрыла глаза, потом, улыбнувшись, снова закрыла их и сделала вид, что она ничего не видит и не замечает. Так наши лыжные прогулки приобрели сексуальный оттенок.

Обучение катанию на коньках носило тоже некоторый сексуальный характер. Тамара медленно двигалась на коньках впереди меня, но спиной вперед. Я же всеми силами старался догнать ее — ведь она «плыла» всего на каких-нибудь полшага впереди, вытянув ко мне губы для предполагаемого поцелуя. Я, как краб, перевернутый на спину, сучил всеми конечностями, передвигаясь с ничтожной скоростью. И когда я уже изнемогал от физического и психического перенапряжения, Тамара позволяла себя догнать и прикоснуться к ее губам. Все мои попытки присосаться к ним так, чтобы и отодрать было нельзя, кончались псевдострогим взглядом и переходом на «вы».

Тамара заведовала в институте лингафонным кабинетом. Там студенты, надев наушники, слушали через магнитофон правильное произношение. В кабинете было много электронной техники, и даже стоял вожделенный для меня объемистый пузырек со спиртом, якобы для протирки электрических контактов. Мы обычно заходили в этот кабинет после лыжных прогулок, переодевались, снимали лыжи, и шли сдавать на кафедру физкультуры, где их получали под документы.

И вот в конце февраля наступило одно солнечное и радостное воскресенье, когда мы, почему-то оба в очень приподнятом настроении в очередной раз пошли на лыжную прогулку. Мы чаще обычного падали на спину, целовались, делали вид, что боремся, катаясь по снегу. Неожиданно быстро закончив прогулку, Тамара, как обычно впереди меня на лыжне, спешно направилась к институту. Я

— за ней. Там мы быстро прошли к кабинету, сняли лыжи, и я уже, было, прихватив обе пары, направился сдавать их.

Но Тамара опередила меня, и, зайдя вперед, заперла дверь кабинета на ключ изнутри. Я в недоумении остановился. Тогда она достала пузырек со спиртом, две пробирки (из которых, видимо, и пили этот спирт мастера, вместо протирки контактов!), наполнила их, и одну протянула мне. Я, как загипнотизированный, взял ее. Тамара чокнулась со мной и, удивительно сексуально подмигнув мне своим голубым глазом, выпила спирт. Как зомби, я опрокинул свою пробирку, и стал ждать дальнейшего развития событий. Тамара стала стягивать вверх свой лыжный свитер, и я сделал то же самое. Потом, когда она сняла свои теплые лыжные шаровары, я понемногу стал догадываться обо всем.

Еще не веря в саму возможность происходящего, я суетливо заспешил и разделся даже раньше, чем было нужно. Потом она аккуратно постелила нашу одежду на пол в закуток кабинета и легла на нее, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Быстро, чтобы не исчезла эта волшебная феерия, я повалился на свой «идеал», и часто целуя ее, без каких-либо прелюдий, стал спешно исполнять свои мужские обязанности.

— Не спеши! — целуя меня, уговаривала Тамара, — здесь мы в безопасности, не бойся!

Но я боялся не столько того, что кто-то войдет, а почему-то не верил в происходящее, и спешил, чтобы вдруг все это внезапно не прекратилось. То, чего опасалась Тамара, все-таки произошло и очень быстро. Тогда она сильно, почти по-мужски обняла меня за спину и серьезно сказала: