Что бы ни говорили люди, безгранично уверовавшие во внутреннюю «национальную революцию» как единственный путь свержения советского режима, надежды на такой переворот, по нашему мнению, не велики. С каждым днем [152] становится яснее, что освобождение России связано с великими мировыми событиями, к которым идут и к которым готовятся оба полушария. На это же возлагают свои чаяния и сепаратисты. Свою миссию разрушителей большевизма они намерены выполнять в третьей мировой войне. В аспекте войны надлежит и оценивать их как антибольшевистскую силу.

Видные наши публицисты, вроде Г. П. Федотова, полагают, что поражение СССР неизбежно. В этом убеждает необычайная военно-техническая мощь США — главного противника Советов, равно как всё ещё значительная сила таких стран, как Англия. Но…

Какой-то военный авторитет любил повторять: «о всякой войне ничего неизвестно, кроме полной неизвестности ее исхода». У всех свежа память о чуде, когда весь мир считал последние минуты СССР и, вопреки неопровержимым расчетам, СССР не только уцелел, но и сокрушил самую совершенную в мировой истории военную машину.

Опыт всех великих походов вглубь России показывает, что наше отечество — одна из самых трудно завоевываемых стран. Правда, каждый новый завоеватель думал, что предыдущие походы не удались вследствие несовершенства военных средств. Вильгельм II, готовившийся к войне с чисто немецкой предусмотрительностью, полагал, что именно ему удастся то, что не удалось Карлу XII и Наполеону. Еще больше уверен был в неотразимости своего «Барбароссы» Гитлер. Но весьма возможно, что и его неудача не подорвала веры во всемогущество техники и не заставила задуматься над вопросом: почему и у него, и у Наполеона, и у Карла XII, при всех их тонких, иной раз математических расчетах, неизбежно что-то срывалось? К причине этих срывов ближе всех подошел Наполеон, заявивши: «На войне нравственный элемент стоит втрое больше видимой действительности». Какими бы чудовищными средствами и изобретениями ни располагали современные армии — «нравственный элемент», то есть роль духа продолжает в наши дни оставаться решающей силой. Вот почему страшно становится, когда к величайшей [153] в истории битве, от которой будут зависеть судьбы цивилизации, судьбы всего мира — готовятся по старой традиции, основываясь на подсчете числа дивизий, пушек, танков, аэропланов, атомных бомб, но не стремятся получить в свой арсенал «нравственный элемент», которому в предстоящей войне суждено сыграть такую же роль, какую он сыграл в войне минувшей. Страны Атлантического Пакта бедны этим оружием. Пацифистская пропаганда, общее утомление от войны, беспримерная деятельность коммунистических пятых колонн подорвали дух Западного мира. Это ясно уже сейчас. Компенсировать болезнь собственного духа можно только болезнью духа противника. Заставить неприятельскую армию или вовсе не сражаться, как это было в первый период войны 1941 года, или сражаться плохо, спустя рукава. Для этого мало одной пропаганды, нужна еще дальновидная политика, не лживая, как у Гитлера и Розенберга, а совершенно искренняя, способная внушить доверие. И незачем ломать над нею голову, она ясна и давно осознана всеми подлинно антибольшевистскими элементами: вести войну не против народа, а против власти, против системы, против коммунизма. В этом залог победы. Сколь простой, разумной и естественной ни казалась бы эта мысль, она далеко не так успешно проникает в головы американских и английских государственных деятелей, тем более, военных. Русской эмиграции предстоит большая и трудная миссия внедрить ее в сознание всего мира.

Но ее внедряют и самостийники. Они тоже призывают атлантические страны привлечь на свою сторону, в качестве союзников, народы России, но… не все, вернее, все, кроме одного. Они также убеждают воевать против власти, а не против народов, но из этих народов исключают, опять-таки, один, который отождествляют с большевистской властью и на борьбу с которым призывают весь мир. Этот народ, численно превосходящий все остальные народы СССР, вместе взятые, должен быть, по их мнению, разбит и, если не совсем уничтожен, то по крайней мере — предельно ослаблен. Их вожделения в отношении его совпадают с неосуществленными планами [154] германских нацистов. Один из галичан откровенно выразил это на страницах журнала «Slovo Pelske», заявив, что этот народ нужно «загнать куда-нибудь за Урал и вообще в Азию, откуда эти приятели прибыли на несчастье человеческого рода». Надо ли пояснять, что речь идет о русском народе?

У того же автора находим исключительные по яркости строки, выражающие точку зрения всего сепаратистского лагеря на русскую проблему. «Когда говорят — антибольшевистский блок угнетенных народов, — пишет он, — то мыслят блок антирусский. Не в большевизме суть, она лежит в чем-то другом, а именно, в опасном русском империализме, который извечно угрожал нашим народам. И поэтому наша борьба должна направляться не только против большевизма, но против всякой империалистической России — России большевистской и царской, России фашистской и демократической, России панрусистской и панславистской, России буржуазной и пролетарской, России верующей и неверующей, России — покровительницы православия, ислама, последователей Моисея, России — защитницы угнетенных и колониальных народов, России мессианской и России — защитницы мирового пролетариата, России Милюкова и России Власова, вообще против России, которая уже сама по себе является синонимом империализма».

Сепаратистская пресса на все лады развивает эту мысль, проводя знак равенства между руссизмом и большевизмом, считая этот последний порождением русского духа. Знакомая и близкая западно-европейскому пониманию эта мысль начинает разделяться и некоторыми русскими. Так, Г. П. Федотов находит «нечто в традициях Великороссии, что питало большевизм в большей мере, чем остальная почва Империи». В результате парижская газета «Украинец-Час» (№ 184) прямо предлагает западным державам перестать твердить о каком-то коммунизме, а называть врага его истинным именем — российским империализмом. В этом смысле пишутся письма и меморандумы государственным деятелям Запада, обрабатывается общественное мнение Европы и Америки, намереваются созывать какой-то «парламент поневолених народiв», словом всё делается для того, чтобы, по словам самостийнического «Казачьего Единства», «убедить вершителей судеб антисоветского оборонительного блока принять в „русском вопросе“ именно нашу точку зрения». [155]

Перед нами — два ясно выраженных варианта будущей войны. Первый: со всеми без исключения народами СССР против советской власти, против большевизма. И второй: со всеми малыми народами СССР против русского народа и большевизма.

Который сулит победу и который поражение?

Сейчас самостийническая печать трубит о полной готовности малых народов восстать против Москвы. Мы и сами знаем, что против сталинской диктатуры они готовы восстать при первом благоприятном случае. Но можно ли ручаться за их готовность с таким же воодушевлением резать русский народ? Что бы ни говорили сепаратисты и их русские друзья и покровители в Америке — в СССР антагонизм между народами неизмеримо слабее, чем в некоторых европейских странах, и жестоко ошибется тот, кто будет судить о нем по задорно-крикливому поведению эмигрантских групп. Особенно трудно поднять на такую резню украинцев и белоруссов — родных братьев великоруссов по крови, по вере, по культуре, по историческим традициям. Чего только не предпринято было в период гитлеровской оккупации для натравливания украинцев на русских. Даже позволено было в центре Киева стрелять в людей, не желавших «розмовлять по вкраински». И каковы результаты? Об этом лучше всего спросить русских, бежавших в свое время из немецкого плена и прошедших сотни верст по Украине. Их там так же кормили, обували и укрывали от немецких преследований, как своих собственных сыновей. Простой народ на всем пространстве оккупированной территории от Финского залива до Азовского моря — принял на свое содержание сотни тысяч, если не миллионы беглецов, невзирая ни на какие национальные различия.

Годы нечеловеческих страданий под советской властью, страшные годы войны — притупили национальную рознь, но необычайно усилили сердечные связи между народами СССР.

Смеем думать также, что подсоветские народы не столь уж одержимы идеей национальной «независимости», как это можно подумать при чтении сепаратистских газет и «Грядущей России». Ведь подсоветский человек, лишенный элементарных прав, элементарной законности, лишенный зачастую [156] простых общечеловеческих прав, низведенный до звериного существования, мечтает не столько о национальном величии, сколько об обретении этих прав, об обретении человеческого образа. Он гораздо скорее откликнется не на национальные лозунги, а на лозунги гражданских свобод и права. Прибавим к сказанному, что ставка Розенберга на самостийничество в минувшей войне потерпела неудачу.