Я уже долго всё это делаю, сделала меньше половины, средний палец почему-то молотком сильно пристукнула. Как он под молоток попал? Держала его под холодной водой. Очень спина и шея устали, потому что тянусь всё время вверх. Села на Бабушкину кровать — немножко надо отдохнуть. Мамочка приходит, смотрит на мою работу, потом смотрит на меня, спрашивает:

— Устала?

Я говорю:

— Я не устала, я просто отдыхаю!

Мамочка улыбается и говорит:

— Ты молодец — хорошо всё делаешь, но ты уже много сделала, может, завтра закончишь?

— Нет-нет, — говорю, а сама даже испугалась, чувствую, надо всё сделать сегодня.

— Ну работай, Нинуша, — говорит Мамочка, — комнаты с освещением у вас станут очень красивыми. — И уходит.

Я рада, что Мамочке нравится, но я очень устала и начинаю торопиться. Только стала торопиться, сразу проколола указательный палец. Пошла йодом помазала, кровь быстро перестала — я большим пальцем указательный зажала, меня Папа так давно научил, ещё в Свердловске. Не думала я, что так трудно быть сыном!

Все пошли ужинать, а я прошу Мамочку: мне обязательно надо сегодня доделать! «Хорошо-хорошо, — говорит Мамочка, — работай, уже не так много осталось».

Когда что-то очень трудное делаешь, бывает такое время, что кажется: всё, больше не могу! И тогда я себе строго говорю: надо делать и сделать! И вдруг становится легче, и силы какие-то другие становятся! Я так себе сказала и стала дальше делать — и пальцы болят, и спина с шеей, и руки, а всё равно стало легче. И я всё сделала!

Пришёл Папа, всё осмотрел очень внимательно и говорит:

— Мартышка, ты хорошо всё сделала! Хорошо и правильно! Руки поранила?

Я вдруг рассердилась и говорю:

— Ну Папа!

Он кивает головой и говорит:

— Для первого раза это совершенно естественно. Иди, Мартышка, ужинай, уже поздно. — И добавляет: — Молодец!

Я ужинаю очень медленно, есть не хочется, но я знаю, что надо есть. Поела, пошла умылась, всё болит, в голове почему-то совсем нет никаких мыслей. Мамочка ждёт меня около ванной. «Пойдём ненадолго в столовую, — говорит мне. — Сейчас скоро будет сюрприз!» Я иду за ней — в столовой все сидят, кроме Папы, я сажусь на стул и ни о чём не думаю. Все о чём-то говорят, а я думаю: скорей бы уж настал сюрприз!

Приходит Папа и зовёт нас всех в детскую, мы идём. Подходим к полкам, Папа говорит: «Мартышка — включай!» Я смотрю — он за это время к выключателю от розетки провод подвёл. Я так обрадовалась, выключатель наверх подняла… и лампочка загорелась! Все стали хлопать в ладоши, а Анка стала кричать и прыгать от радости. Мамочка с Бабушкой подошли к полкам совсем близко, и Мамочка говорит: «Комнаты стали совсем другие!» А Бабушка говорит: «Они стали очень нарядные!» Элка смотрит на меня, головой качает и говорит: «Как хорошо ты всё придумала… и сделала! — Потом добавляет: — Я не думала, что ты сможешь!»

Я думаю: очень всё это здорово, но лучше я всё-таки не буду больше Папиным сыном.

Лучше я буду, как и раньше, Папиной дочерью!

«Шура, ну давай «Лесного царя», — предлагает Мамочка. Она сидит за роялем, рядом стоит дядя Шура, на пюпитре ноты, и они оба их разглядывают.

Папа в своей семье — самый младший. У него два старших брата — старший брат дядя Миша, он умеет играть на скрипке, на виолончели и на контрабасе, средний старший брат дядя Шура, он умеет играть на скрипке и виолончели и очень хорошо поёт. Они доктора. И старшая сестра — тётя Томуся, она умеет играть только на рояле и умеет хорошо говорить на трёх языках.

Папа рассказывал, что, когда началась война, оба брата пошли на фронт. Дядю Мишу не взяли, потому что ему было больше пятидесяти лет и какие-то болезни, а дядю Шуру взяли, хоть он был психиатром. В сентябре 1941 года он вёз на открытой грузовой машине раненых с «передовой», а их расстрелял фашистский самолёт — когда он подлетал, дядя Шура лёг на раненых и закрыл их, его «всего изрешетило», так рассказывал Папа. Дядю Шуру отвезли в госпиталь в Москву, там ему сделали много операций, и он не умер, но на фронт его больше не взяли, а Папу в это время «вернули» с фронта — он тоже туда ушёл, но ему сказали, что такие учёные должны работать для фронта, а не воевать! И он оказался в Москве, когда дядя Шура лежал в госпитале после операций. Папа за ним ухаживал, потом забрал его к нам домой и там «выхаживал». Он его «выходил» и поехал куда-то далеко, где уже работал его институт, а дядя Шура остался в Москве и стал работать главным врачом госпиталя, который был в здании какой-то школы. Сейчас он, пока война и блокада Ленинграда, живёт в Москве, и к нему из эвакуации, тоже в августе, приехала его семья — тётя Галя и две дочки, они наши двоюродные сёстры, Аллочка и Бебочка. Я люблю дядю Шуру и Бебочку. Сейчас они все у нас в гостях.

Мамочка недавно сказала: «Какая у нас счастливая семья! Шура выжил после таких страшных ранений, и Миша блокаду пережил — она скоро кончится!»

Я смотрю на дядю Шуру, он вдруг бывает очень похож на Папу, они с Мамочкой о чём-то говорят, смотрят ноты, смеются. Мне очень интересно, какой у него голос. Они уже были у нас несколько раз, но он ни разу не пел.

— Знаешь что, Вавочка, — говорит дядя Шура, — странспонируй-ка ты мне это на тон вниз.

— Хорошо, — говорит Мамочка. Она очень прямо и красиво сидит за роялем, и сейчас она ещё выпрямляется, сидит, совсем-совсем не шевелится, очень внимательно и даже строго смотрит в ноты и говорит: — Я готова. — И спрашивает у дяди Шуры: — Можно начинать?