Трое суток — и днем и ночью — разведчики изучали передний край противника, наметили объект атаки, подступы к переднему краю, порядок действия всей группы, артиллерийское и пулеметное обеспечение поиска и сигналы открытия огня — словом, все, что требуется при проведении поиска.

Глядя на стройного, по-девичьи красивого и очень молодого Хайтазейского, трудно было предположить, что в этом почти мальчике таится сильный, мужественный воин с железным характером и волей. Я верил и надеялся на него, а в глубине души очень за него боялся.

12 марта ночью группа Хайтазейского в составе восьми разведчиков в белых маскировочных халатах поползла, зарываясь в снег, к одному из ДЗОТов противника. Гитлеровцы, как всегда, освещали ракетами подступы к своему переднему краю. Как только осветительная ракета взмывала вверх, группа разведчиков вжималась глубже в снег и замирала. Ракета гасла, и разведчики продолжали ползком приближаться к объекту атаки. Чем больше сокращалось расстояние между нашими бойцами и противником, тем осторожнее ползли разведчики, чтобы не выдать себя резким движением или случайным шумом. Командиры артиллерийских и пулеметных подразделений, выделенные для обеспечения действий разведпоиска, внимательно следили за движением группы и противником, чтобы при первом сигнале разведчиков обрушиться огнем по объекту, отсекая, таким образом, противника от наших бойцов.

Медленно и осторожно ползла группа к цели. Нам она уже была не видна. Немцы периодически, через каждые 2–3 минуты, продолжали освещать ракетами свой передний край. Вели они себя спокойно и, кажется, ничего подозрительного не замечали. Нелегко пришлось нашим разведчикам с оружием в руках и противотанковыми гранатами наготове ползти по глубокому снегу около 300 м. Чтобы без помех добраться до цели, нужно было разминировать проход через передний край. В группе Хайтазейского рядом с командиром был сапер, которому предстояло снять мины. Он уже не раз бывал в разведке и дело свое знал хорошо. Наступал самый ответственный момент: предстояло бесшумно и незаметно под самым носом у врага обезвредить мины.

Время словно остановилось, и вдруг слышим на переднем крае немцев разрывы противотанковых гранат и трескотню автоматов. Мы впились глазами в темноту: артиллеристы и пулеметчики в полной готовности поддержать огнем разведгруппу. Красная ракета взвилась в небо — это сигнал разведчиков. В тот же миг заработали пушки и пулеметы, а через несколько минут мы уже встречали наших уставших, запыхавшихся, взмокших от волнения и огромной физической и моральной нагрузки героев. «Язык» был добыт: здоровенный унтер-офицер 7-й роты 2-го батальона 146-го пехотного полка 61-й пехотной дивизии по фамилии Шмидт. Теперь мы точно знали, что перед нами продолжает обороняться все та же 61-я пехотная дивизия.

За взятие «языка» вся поисковая группа во главе с мл. лейтенантом Хайтазейским была награждена орденами и медалями. Группа вернулась с задания без потерь — это было самое отрадное.

После допроса пленного я связался по телефону с командующим армией, чтобы доложить о выполнении задачи по захвату «языка». К телефону подошел новый командующий, генерал C. B. Рогинский, знакомый по синявинским боям. Генерал Сухомлин убыл в штаб фронта на должность помощника командующего фронтом.

В последних числах марта 1943 года командующий 54-й армией генерал Рогинский вызвал меня к себе и предложил срочно сдать бригаду и принять командование 311-й стрелковой дивизией. Незадолго до этого дивизия вела бой по прорыву обороны противника у реки Лезна северо-западнее Смердыни и, прорвав оборону, углубилась в центральной части своего боевого порядка до 5 км. Таким образом, ее боевые порядки вытянулись в самом центре наступления длинной, узкой кишкой, которая насквозь простреливалась противником. Командир дивизии полковник Свиклин, подготовленный, знающий командир, был ранен в этих боях и находился в госпитале. Временно на должность командира дивизии из штаба армии прислали полковника Андреева. Пробыв в дивизии около месяца, он никак себя не проявил, оказавшись человеком абсолютно безвольным, и командование армии вынуждено было снять его с этой должности.

Мне очень не хотелось покидать свою бригаду, и я спросил Рогинского, нет ли других кандидатур на эту должность.

— Нет, — ответил Рогинский. — Военный совет рассмотрел целый список командиров и остановился на вашей кандидатуре.

До боли в сердце не хотелось покидать бригаду, с которой прошли первые, самые тяжелые бои под Любанью и Синявино. Трудности, как известно, роднят. Бригаду я формировал в Сибири и любил ее, как родную семью.

Я понимал, что не принять дивизию в ее трудном положении было бы нехорошо, но и оставлять бригаду, в которой я знал почти каждого бойца, казалось немыслимым.

С молодых лет я неуклонно следовал правилу: ни на что не напрашиваться и ни от чего не отказываться. Так поступил я и на этот раз.

Многие бойцы и командиры, узнав, что меня переводят в дивизию, приходили ко мне в землянку и просили взять их с собой, если уж никак нельзя отказаться от нового назначения. Больше всего меня растрогал мой постоянный ездовой: парень буквально заливался слезами. Брать с собой из бригады целый штат подчиненных мне бойцов и командиров я не считал для себя удобным, хотя некоторые командиры при переводах поступали именно так.

На следующий день, тепло попрощавшись с личным составом и пожелав успехов и всего наилучшего, я выехал к новому месту назначения в 311-ю стрелковую дивизию. Со мной был мой ординарец Степан Антоненко.

По дороге в дивизию мы заехали в один из армейских госпиталей, где после ранения уже не лечился, а работал бывший старший врач бригады Иван Данилович Евсюков, чтобы сердечно с ним попрощаться.

Когда в конце марта 1943 года я прибыл на должность командира 311-й стрелковой дивизии, то часто слышал от офицеров о том, как дивизия дралась в районе реки Лезна недалеко от деревни Смердыня и как дивизию во время боев посетил маршал К. Е. Ворошилов. Это явилось большим событием для личного состава.