Вечером того же дня, когда пассажиры давно отправились спать, а лагерный костер окончательно превратился в тлеющие угли, Смит отправился разыскивать миссис Смит. Она сидела возле кухонной палатки и, потягивая из фляжки монастырский ликер, любовалась ночным осенним небом, на котором высыпали крупные звезды. Весь вечер миссис Смит была необычайно молчалива, и Смит догадался: то, что встревожило ее днем, было далеко не пустячным делом.

— Так что же вы увидели? — негромко спросил Смит, садясь на землю рядом с ней.

Миссис Смит искоса поглядела на него.

— Честно говоря, с самого первого дня пути меня что-то беспокоило, но я никак не могла понять — что, — ответила она наконец. — Этот жутковатый молодой лорд и его здоровенная девка… Что-то в них было неправильное — и знакомое. Я только никак не могла сообразить, где и когда я с ними сталкивалась. Но сегодня днем я вспомнила!

— Что же?

Прежде чем ответить, миссис Смит достала трубку, привычно набила ее одной рукой и глубоко затянулась. Выпустив к звездам струйку белесоватого дыма, она сказала:

— Это было, наверное, лет пятнадцать назад. Тогда я работала в компании «Золотая Цепь», обслуживавшей маршрут, известный под названием «Большой Треугольник». Из Сэлеша в порт Блэкрок, оттуда — в Конен Волшебную Рощу и снова в Сэлеш. Этот маршрут хорош тем, что почти не захватывает Большого Леса, однако он все же проходит достаточно близко, так что добрую половину пути мы вынуждены были смотреть на Черную Гору, а она смотрела на нас… если ты понимаешь, что я хочу сказать, юный Смит.

Смит кивнул.

— Так вот, — продолжала миссис Смит, — в тот раз мы взяли в Конене новых пассажиров. Это была целая семья — совсем как Смиты, только побогаче. Сейчас я уже не помню точно, сколько у них было детей, да это и не имеет особого значения. Важно то, что один из них был еще совсем младенцем, не старше годика. Они направлялись в Сэлеш Морские Ворота, их сопровождала целая армия нянек, кормилиц, служанок и телохранителей. А сколько у них было багажа! Ты, наверное, за всю жизнь не видел столько чемоданов, сундуков и узлов! И, разумеется, у них был огромный роскошный шатер, который слуги ставили и разбирали на каждой стоянке.

Они называли себя Сильверпортами. Глава семьи был крупным, очень смуглым бородатым мужчиной. Очень немногословен, но видел бы ты, как повиновались слуги каждому его жесту, каждому взгляду! А она… она была просто самой красивой женщиной, какую когда-либо видели наши караванщики, а все они были далеко не новичками. Правда, миссис Сильверпорт почти постоянно носила вуаль, но несмотря на это, все рычажные поголовно влюбились в нее. Да и пассажиры тоже никогда не жаловались и не ворчали, хотя младенец Сильверпортов никому не давал покоя.

— Их ребенок тоже вопил?

— Сутками напролет, — ответила миссис Смит, бросив мрачный взгляд в темноту по другую сторону умирающего костра. — Он орал и днем, и ночью, пока не замолчал совсем.

— Разве он умер?

— За всю поездку он пять или шесть раз оказывался при смерти. Я не знаю, что с ним такое было. Может, он просто родился слабеньким. Я видела его несколько раз, и надо сказать — вид у ребенка был, конечно, совсем кислый: личико белое, что твое тесто, волосенки редкие и всегда влажные, а глаза… Глаза у него были большие, темные и смотрели так, словно младенец понимает: он на этом свете не жилец.

Ночь подходила к концу, когда у младенца случился очередной приступ его таинственной болезни. Бедняжка перестал дышать, посинел и умер. Няньки и слуги подняли вой, а потом выхватили ножи и накинулись друг на друга, как безумные. Старшие дети тоже проснулись и заплакали, мать попыталась их успокоить, но как-то вполсердца. Собственно говоря, она только помахала им рукой, чтобы они не отвлекали ее от молитвы, а молилась миссис Сильверпорт на диво сосредоточенно и спокойно.

Я не спала, конечно, как не спал весь лагерь — такой шум и суматоху подняли слуги, но, кажется, только я и встала, чтобы выяснить, не нужно ли чем-нибудь помочь. И я своими глазами видела, как отец ребенка примчался к шатру, выхватил у одного из слуг кривой кинжал и одним ударом перерезал горло своему собственному ребенку!

Вероятно, я ненадолго потеряла сознание, хотя и не упала — просто осталась стоять, где стояла. Когда я пришла в себя, то увидела, как младенец засучил ножками и вздохнул. Это был страшный звук, но по крайней мере младенец остался жив. Тут пришла мать, она наклонилась над ним, и я ничего больше не видела — только услышала, как он плачет. Слуги все попадали ничком прямо в пыль и принялись стонать, а я решила, что мне там больше делать нечего. Но не успела я отойти и на несколько шагов, как из шатра вышел он — смуглый господин, и в руке его все еще был зажат окровавленный нож. Никогда, покуда жива, не забуду, какие у него были глаза! Он сказал всего-то два слова, и в тот же миг одна из служанок вскочила на ноги и во весь дух помчалась за водой и за какой-то коробочкой, которая лежала у них в багаже.