И вот так продолжалось двадцать шесть лет, любовники от случая к случаю, объединенные ночью, разделенные днем.

Лиз приготовила завтрак (вампиры называли завтраком первый прием пищи за ночь), пока Гэвнер брился в ванной. Обычно вампиры бреются не очень часто, но его щетина была чересчур жесткой и вызывала раздражение на коже Лиз, так что она ухаживала за ним и брила его каждую ночь, пока он был у нее.

Когда она варила яйца, она вдруг поймала себя на том, что изучает свое отражение в зеркале на полке рядом с плитой. Ей было сорок девять лет, и хотя выглядела она хорошо, не имело смысла отрицать следы времени, заметные по морщинкам вокруг глаз, по седым волосам на висках, по дряблой коже на шее. Лиз Карр становилась старше — ее это не беспокоило; но Гэвнер едва ли постарел за четверть века, что она знала его — и это терзало ее большую часть последнего десятилетия.

— Снова любуешься собой? — пробормотал Гэвнер, подкравшись к ней сзади и поцеловав в шею.

— Здесь есть, чем восхищаться, — ухмыльнулась Лиз.

— Без сомнения, — согласился Гэвнер, потом окунул пальцы в кастрюлю и, выудив несколько яиц, положил их в рот.

— Дождись своей очереди! — рявкнула Лиз, ударив его по пальцам своей вилкой.

— Я голоден, — пожаловался он, ускользая от нее, облизывая губы.

— Не удивительно, — фыркнула Лиз. — У тебя есть возможность упражняться в храпе чаще, чем у большинства людей пробежаться! — Она сняла кастрюлю с конфорки и выложила яйца по парам на специальное блюдце.

— Каждый раз одно и то же, — вздохнул Гэвнер. — Когда я только прихожу, мой храп не докучает тебе, и ты тесно прижимаешься ко мне. К тому моменту, когда мне нужно уйти, ты не можешь его выносить и исступленно пытаешься избавиться от меня!

— Думаю, мне нравится на время становиться глухой — но только на некоторое время, — засмеялась Лиз. Потом, когда она протянула Гэвнеру его тарелку, черты ее лица смягчились, и она тихо спросила: — Ты скоро уйдешь?

Гэвнер кивнул, уплетая яйца за обе щеки. — Завтра. Я должен идти к Горе Вампиров — через несколько месяцев у нас Большой Совет.

— Еще Совет? — воскликнула Лиз. — Ты же едва не погиб, пытаясь поспеть к одному из последних. Я не знаю, почему ты суетишься.

— Традиция, — усмехнулся Гэвнер. Он вытянул левую ногу и и провел тремя пальцами на ней по ее ноге — два других он потерял двадцать четыре года назад по пути на Совет, который она упомянула.

— И ты безусловно всегда будешь ей следовать, — сказала Лиз, смотря на свою ногу, но не дотрагиваясь до нее.

— Несколько месяцев, чтобы попасть туда, два или три месяца на горе и еще месяц или два, чтобы вернуться. Я постараюсь заскочить на обратном пути.

— То есть это наша последняя совместная ночь, — подытожила Лиз хмуро.

— На некоторое время, — подтвердил Гэвнер. Он помедлил, — Ты в порядке? Ты кажешься немного подавленной.

— Все нормально, — Лиз слабо улыбнулась. — Просто расстроена из-за того, что ты уходишь.

— Это ненадолго, — подбодрил ее Гэвнер. — Месяцев шесть — может быть, меньше. Я вернусь раньше, чем ты думаешь.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Лиз, а потом уверенно улыбнулась. — Поторапливайся и доедай свои яйца. Я хочу успеть многое сделать за эти последние несколько часов.

— Как раз то, что мне нравится, — хмыкнул Гэвнер, с жадностью проглотив остатки своей порции. — Женщина, которая знает, чего хочет.

Когда Гэвнер проснулся, солнце уже село. — Прости, если мой храп... — начал он бормотать, потом замолчал, когда понял, что Лиз нет рядом. Потянувшись, он почесал под мышкой и счастливо вздохнул. Наверное, она во дворе, ухаживает за садом или отправилась в город, чтобы купить какие—нибудь продукты. Он приготовит ужин для нее, который будет готов к ее приходу. Их последний совместный ужин в этот его визит. Это будет что-то особенное, что-то, что она любит.

Гэвнер был погружен в глубокие раздумья о еде, когда зашел в кухню и увидел сверток и открытку на столе. Он нахмурился, подошел к столу и с подозрением изучил предметы. Сверток был маленьким, тщательно упакованным в рождественскую подарочную бумагу с прикрепленной к ней этикеткой, на которой было написано: "Для тебя — любви всей моей жизни". Рядом стояла наполовину открытая карточка, и он видел внутри нее текст, написанный рукой Лиз.

Он сразу же понял, что что-то не так, и прошло больше минуты прежде, чем он дотянулся до открытки, поднял ее, открыл и прочитал:

— Гэвнер, любимый мой — все кончено. Нет другого способа сказать это. Я думала об этом месяцами — нет, годами — и я не могу выразить это иначе. Так что я снова повторю, так же прямо, как и до этого — все кончено.

Эти двадцать шесть лет были волшебны, моя любовь. Ты чудесным образом украсил мою жизнь. Были и разочарования — я хотела, чтобы мы всегда были вместе и чтобы у нас были дети — но я не буду вспоминать об этом, когда буду думать о наших отношениях на протяжении следующих одиноких лет — я буду вспоминать только о восхитительных моментах, о ночах, когда ты крепко меня обнимал, о невероятных историях, которыми ты меня удостоил, о любви, которую мы разделили, которая придавала смысл моей жизни (и, я надеюсь, твоей).