— Землю получим, поставим палатку, будем хорошо жить, как люди. Ты не думай, я молодая, во всяком случае, моложе тебя. Мне еще трех дюжин нет. Я сильная, я все буду делать для тебя, а ты станешь рассказывать свои истории. Я же знаю, ты сказитель, я тебя слышала, хоть ты меня и не замечал. У тебя славные истории, ты хорошо поешь. А я буду тебя лелеять…

— Нет, — выдавил Шооран, чувствуя, как скручивает его чужая воля.

— Ну что ты?.. — всполошилась женщина. — Если хочешь, мы и коротышку твою возьмем. Пусть живет — жалко, что ли? Я ведь тогда не со зла ее ударила, я же не знала, что это твои вещи…

Шооран лежал неподвижно, но мысль его металась, словно загнанная тукка.

Бежать отсюда как можно скорей! Бежать и никогда не возвращаться, пока его не вычислили и не раскололи будто пустую скорлупку. Только как вырваться из чужой, провонявшей потом постели, куда его зашвырнуло одиночество и собственная глупость? Почему-то другие умеют легко находить себе женщин, а потом легко бросать их и не узнавать при встрече, а он чувствует себя связанным, хотя ничего не обещал. Но если он хочет остаться собой, эти ремни должны быть разорваны.

— Нет! — повторил он громче, разжал обхватившие его руки и сел. — Это было случайно и больше не повторится. Я не останусь, и мне не надо ни земли, ни твоего счастья.

Он ждал слез, жалоб или язвительного смеха и оскорблений, но ничего этого не было. Женщина тихо сказала:

— Ну, как знаешь… — и молчала все время, пока он наощупь натягивал одежду, лишь на прощание произнесла: — Если надумаешь вернуться — приходи.

Шооран ничего не ответил. Он поднялся и быстро пошел назад. Тяжелое чувство не оставляло его. Почему-то казалось, что Ай звериным чутьем уловит чужой запах и скажет: «Больше по таким делам не уходи». Но Ай безмятежно спала, устроившись неподалеку от устроенной для нее постели.

Едва забрезжил свет, они собрались и по тропе между сухими и мокрыми оройхонами поспешили на восток. Несколько раз им приходилось прыгать в грязь и пережидать, пока мимо пройдут тянущиеся к восточной границе отряды цэрэгов.

Дальновидные старейшины не зря притесняли в своих владениях илбэчей. Они-то прекрасно понимали, что устойчивой монолитной власти илбэч не принесет ничего, кроме смут и расстройства. И все же, зараза, которую с таким трудом удавалось обуздать внутри страны, проникла извне и разрушила государство. Чужие, чудно вооруженные цэрэги и чужие старейшины, которых приказано было величать братьями, заменили привычное начальство. Если бы дело ограничилось этим, да порками за поминовение запрещенного отныне Ёроол-Гуя, то можно было бы считать, что ничего не изменилось. Но с приходом новой власти сломался весь старый порядок. Уцелели лишь баргэды, присягнувшие захватчикам и переименованные в старших братьев. Добро Ёроол-Гуя было объявлено общим, но как и прежде распоряжались им баргэды, выдавая инструмент свободным отныне служителям, когда те направлялись на работы. А вот выдача еды прекратилась. На жалобы голодных людей баргэды разводили руками: «Ничего нет, все вывезли братья», — и беззвучно шептали, призывая на головы обидчиков гнев опального бога.

Первыми взбунтовались резчики камня. Эта удивительная профессия процветала только на кресте Тэнгэра. Даже здесь далеко не каждый камень годился в дело, и мастера из поколения в поколение передавали секреты: как расколоть упругий кремневый желвак, чем сточить мешающий выступ и каким образом смастерить наконечник копья, чтобы им одинаково удобно было и высекать искру и протыкать врага. Камнерезы составляли особый клан и жили по своим законам. В незапамятные времена их потомки заселили крест Тэнгэра, и старейшины разумно не вмешивались в их жизнь. Здесь были свои баргэды, свои обычаи и чуть ли не своя вера. Мастера недолюбливали Ёроол-Гуя и кланялись большущей глыбе полосатой яшмы, которую называли алдан-тэсэгом.

Прокормить себя древнейшие оройхоны не могли, поскольку земля изрытая на много локтей вглубь, давно потеряла плодородие. Во втором ярусе алдан-шавара тоже ломали камень, так что и здесь плодородный слой был снесен. Но, поскольку добыча и обработка камня составляли богатство всей страны, то мастера не знали недостатка ни в чем, справедливо полагая, что шесть с лишком дюжин сухих оройхонов смогут прокормить их. За стеной из вульгарного легковесного камня всегда было много огня, вина и мяса. Но зато и старейшины никогда не знали нужды в кремне.

Ничего подобного добрые братья не пожелали принимать во внимание. Закон один для всех, исключений из него быть не должно. И со всей твердостью, на какую способна лишь военная власть, крест Тэнгэра был превращен в каторжные мастерские. Камнерезов принялись выстраивать по ранжиру, загонять в штреки и к шлифовальным станкам под рев раковины и кормить раз в сутки нарочно испорченной кашей. Семьи мастеров — жены, малолетние дети и прочие «посторонние» были выставлены за стены и распиханы по сельским оройхонам. Тогда и произошло первое возмущение, подавленное быстро и решительно. Обглоданные ыльками тела зачинщиков были повешены над воротами, и порядок в мастерских восстановился. Правда, вдруг оказалось, что погибли или были «охлаждены» в далайне все мастера-оружейники до единого. Поставки кремневого оружия практически прекратились, а те ножи, кистени и копья, что с грехом пополам были изготовлены, разлетались вдребезги при первом же ударе.

Впервые старшие братья задумались: правильно ли они ведут себя в завоеванной стране. Но предпринять ничего не успели — в одну ночь крест Тэнгэра опустел. Лишь к вечеру сбившаяся с ног охрана поняла, что непокорные мастеровые ушли под землю.

Ломка камня на кресте Тэнгэра длилась много поколений и подземные выработки уходили на неведомую глубину. Под вторым ярусом алдан-шавара располагался третий и четвертый, а наклонные штольни уходили еще глубже, но там не бывал никто из чужих, а сами работники ревниво оберегали тайны подземелий, так что всякая выдумка могла оказаться правдой, а самые правдоподобные рассказы не имели никакого отношения к истине. Но видимо там оказался не только камень, но и вода, а может быть, и какие-то харчи, во всяком случае, ни сдаваться, ни помирать с голоду бунтовщики не собирались. А вот из цэрэгов, пустившихся следом, почти никто не вернулся.