Взяв Библию в руки, она сделала все, как сказала Мэри.

Потом они еще долго говорили…

— Знаю, я немного старомодна, но мне бы очень хотелось, чтобы ты, Пеппер, тоже нашла своего Филипа.

— Кажется, я уже…

Пеппер выпалила это, не успев подумать, но она не раскаялась в своих словах. Даже разговаривая с Мэри, она ни на мгновение не забывала о Майлсе. Ну почему она была такой дурой? Почему позволила себе нахамить ему? Неужели испугалась собственных чувств? Так оно и было. Ей нестерпимо хотелось сказать Майлсу «да», и это пугало ее так сильно, что она боролась с собой всеми известными ей способами.

— У тебя грустный вид, — сказала Мэри. — Вы поссорились?

Что сказать? Как объяснить беспокойство Майлса? Мэри и так хватает страхов, чтобы пугать ее еще сильнее.

— Да.

— Позвони ему.

— Наверно, он уехал, — возразила Пеппер, берясь за телефон.

Майлс ответил почти тотчас, и по его голосу она поняла, что он сожалеет о случившемся не меньше, чем она.

— Я у Мэри.

— А я ждал твоего звонка, Пеппер… Ты не представляешь, как я сожалею… Но я ужасно ревновал тебя. А теперь скучаю. Жаль, мы сейчас не вместе.

— Мне тоже жаль!

Майлс уловил не только радость в ее голосе, но и отчаяние, которое, по-видимому, никакого отношения не имело к их ссоре. Ему захотелось положить трубку и немедленно поехать к ней, послав ко всем чертям и комитет, и собрание…

Тяжело вздохнув, он сказал:

— Нам надо поговорить. Когда ты вернешься?

— В воскресенье.

Как бы Пеппер ни хотела быть с Майлсом, она должна провести этот уик-энд с Мэри.

— Я приеду в воскресенье, и мы вместе поедем в Лондон.

Пеппер подумала, что могла бы познакомить его с Филипом, Мэри и Оливером. Неожиданно она заметила, что сжимает трубку так, словно хочет раздавить ее.

— Я…

— Почему бы тебе не пригласить его к нам на ланч? — тихонько предложила Мэри.

Но Майлс услышал ее.

— Традиционный английский ланч… — сказал он. — Я с радостью!..

Пеппер объяснила ему, как найти дом, и пожалела, что не может сказать по телефону, как любит его и тоскует по нему.

— Давно ты его знаешь? — спросила Мэри, когда она положила трубку.

Пеппер едва не сказала «всю жизнь», но вот не сказала, хотя подумала, что это была бы чистая правда.

— Несколько раз видела его, еще когда жила в Оксфорде. Думаю, вам с Филипом он понравится. Он — барристер.

Филип читал только «Таймс», а там вряд ли печатали сплетни. Понимая любопытство Мэри, Пеппер кое-что рассказала ей, умолчав, однако, об истинной причине того, почему Майлс увез ее в Гоа.

— Он знает об Оливере, — призналась Пеппер. — Ему известно, что случилось со мной, и он догадался о ребенке. Майлс вырос в сиротском приюте.

Понимает ли Пеппер, что выдает себя с головой, размышляла Мэри, или это она сама стала такой проницательной в преддверии смерти? Например, прежде Мэри не была уверена в чувствах Пеппер по отношению к Оливеру, а теперь точно знала, что она очень его любит, словно сама Пеппер сказала ей об этом. Ведь и отдала она его, потому что любила их и его и понимала с мудростью, удивительной в тогдашней девчонке, что ему будет с ними лучше.

Обычно Филип и Мэри рано ложились спать, и Пеппер тоже отправилась в ту самую комнату, в которой прожила когда-то довольно много месяцев. Кое-какие ее платья все еще висели в шкафу. Это была ее комната, да и вообще у Филипа и Мэри она чувствовала себя, как дома.

Приняв душ и вытершись пушистым белым полотенцем, Пеппер легла. Она лежала и смотрела в потолок. Мэри умирает… И она едва не зарыдала.

Неожиданно ей показалось, что в комнате кто-то есть, и она бессознательно позвала Наоми.

Однако в дверях стоял Оливер.

Он подошел к кровати и стал смотреть на нее, не говоря ни слова. Внешне он был очень похож на Пеппер. Она хотела встать и обнять его, но не смогла. В его не по возрасту серьезных глазах она увидела боль и понимание, и в первый раз ей пришло в голову, что Оливер многое взял у Наоми такого, что она с ее беспокойной душой была не в состоянии ему дать…

Борясь с подступавшими к глазам слезами, Пеппер понимала, что ее сын принимает людей со всеми их слабостями, словно ангел, спустившийся на землю ради смертных. Как будто ее вела Наоми, Пеппер разглядела в десятилетнем мальчике силу и нежность, которые, когда он станет мужчиной, завоюют для него уважение окружающих. В нем не было ничего от Симона Герриса, совсем ничего, и от ее собственных слабостей тоже. Бессознательно, словно она поступала так каждый день со дня его рождения, Пеппер открыла ему свои объятия, и он откликнулся на ее призыв. Так они сидели, не говоря ни слова, соединенные узами, которые сильнее уз крови.