— Кто его знает? — отвечал солдат. — Все сделано было по порядку. Артиллерия наша поработала на совесть. Артподготовочка была что надо. И вспахали, и пробороновали. Все честь честью. Кажись, червяку там не уцелеть бы!.. А как пошли наши в атаку, так и полегли на том скате. Мало кто назад вернулся.

— А пришли все же назад?

— Было немного... Да какое там пришли — приползли, еле живы! Кое-кого санитары да сестры ночью вынесли оттуда.

— А из вас никто не участвовал в этой атаке?

— Бог миловал. Наша рота в резерве оставалась... Да если б мы туда ходили, разве теперь с вами беседовали бы? Вряд ли найдешь здесь хоть одного солдата из тех. В госпитале, может, найдешь, а здесь — нету.

— Ну а раненые что рассказывали?

— Да что же раненый рассказать может? Говорили, что шли вперед хорошо, без помехи, а потом вдруг началось уму непостижимо что такое. Пули со всех сторон хлещут, откуда бьют — не поймешь. Повалились все наземь, да так уже и не вставали больше. Вот оно какое происшествие!

— Солдаты говорили, значит, что со всех сторон немец бил?

— Говорили этак-то... Только разве это возможно, товарищ полковник? Так не бывает. Это от расстройства чувств человек воображает. Помолчи, Шалфей! Разговор серьезный.

Еремину показалось, что Шалфей опять некстати хочет ввязаться в разговор — уж и рот раскрыл. Но это было не так: молодой солдат слушал мрачный рассказ с чувством, близким к ужасу, и рот у него от напряженного внимания раскрылся, как у ребенка. Однако же обращение Еремина вернуло ему обычную озорную веселость, и он тотчас же выпалил какую-то рифмованную скороговорку. Но никто уже не засмеялся, а Еремин даже плюнул в сердцах:

— Тьфу! Пустой ты человек, Шалфей. Вот поглядим, как в бою ты будешь зубы скалить...

— И в бою буду, — сказал Шалфей. — И ежели помирать придется, над смертью насмехаться буду. Помру на страх врагам со смехом, весело, пускай думают, что убить меня невозможно: обратно оживу.

— Какое уж веселье — помирать, — сердито сказал Еремин. — Зря болтаешь! Не в том наша задача, чтобы помереть, а в том, чтобы победить. Верно я говорю, товарищ полковник?

— Правильно. Только и смех — не грех. Вот как погоним немцев от Ленинграда, на смех спрос еще больше будет. Тогда уж мы посмеемся над ними всласть!

— А скоро, товарищ полковник? — спросил Еремин таинственным шепотом.

Все придвинулись к Буранову, и он увидел, как загорелись глаза у солдат.

— Что скоро? — переспросил он, хотя и понял прекрасно, что хотелось узнать солдатам.

— Начнем-то скоро ли? — все так же шепотом повторил Еремин, и в этом свистящем шепоте послышалась такая страсть, что Буранов понял: нет сейчас у этих людей большего желания, как дорваться до врага.

— Не знаю, — отвечал полковник, страдая, что не может оказать ничего другого. — Не знаю, ребята, — повторил он. — Да ведь если бы и знал, разве мог бы сказать?

Он увидел, как потемнели солдатские лица и потухли глаза, и вдруг добавил, улыбаясь:

— Одно могу вам сказать, ребята: портяночки свои вы скоро просушите.

После этого не избежать бы полковнику множества вопросов, но тут, словно на выручку ему, явился командир отделения — старший сержант. Он лихо вытянулся перед полковником, представился и доложил все, что положено в таких случаях докладывать. Буранов смотрел на него с удовольствием (когда-то и сам он был таким бравым сержантом).

— Службу, я вижу, вы хорошо знаете, — сказал полковник. — Вероятно, и местность точно так же. Я попрошу вас показать мне, откуда лучше всего видно расположение противника.

— Понятно! — отвечал старший сержант. — Лучшая видимость противника у нас с левого фланга. Там имеется небольшая приподнятость местности. И высокий бурьян позволяет наблюдателю хорошо маскироваться. Только разрешите заметить: вылезать туда опасно — снайпера ихние не зевают.

— На войне опасность — не препятствие, — возразил спокойно Буранов. — Воевать всегда опасно. Безопасной войны не бывает. Даже в штабе сидеть небезопасно, — добавил он с усмешкой. — У меня самого два начальника штаба из строя выбыли. И адъютант...

Говоря это, он уже присматривался, как бы половчее выбраться на бруствер.

— Постойте, товарищ полковник! — решительно остановил его командир отделения. — Так нельзя. Разрешите мне распорядиться. Чтоб все было как положено. В полном порядке и в соответствии с военной наукой.

Буранов с любопытством посмотрел на младшего командира: как это здесь применит он законы военной науки? А тот скомандовал:

— Федоров! С ручным пулеметом занять позицию у крайней правой бойницы. Товарищ полковник вылезет на бруствер вот там слева. В этом месте под проволокой имеется хороший лаз, и травка малость маскирует. Полковник станет наблюдать, а ты прикрывай огнем, отвлекай внимание противника от наблюдателя. Понял?