В научных переживаниях Клаузевица его жена являлась постоянной участницей и внимательной подругой. Ее предисловие, написанное к труду «О войне», вскрывает с достаточной ясностью и широтой эту сторону дела. С какой глубиной проявлялось в этом случае влияние Марии, сказать трудно; очень сомнительно, чтобы она могла проникать до корней его творчества, охватить все изгибы и размахи его дум и аналогий, еще менее она была в силах вносить критические поправки, но ее неизменное внимание, поощрение словом или делом, поддержка в минуты сомнений и колебаний были тем несомненным рычагом, который сделал свое дело в смысле подкрепы духа, успокоения нервов, создания уюта, поощрения к дальнейшим шагам. Для таких натур, как Клаузевиц, подобная помощь являлась наполовину начатым делом.

Критика, может быть, правильно догадывалась, относя полноту и звучность слов Клаузевицкого лексикона, художественную отчеканенность фраз, яркость сравнений более непосредственному влиянию его жены [54] .

По выходе из Академии, будучи не особенно обременен своими служебными обязанностями при принце Августе, Клаузевиц с исключительной энергией занялся чтением. Эти первые три года, до отправки в поход в конце 1805 г., мы назвали бы годами накопления знаний и расширения кругозора. Считая свою память недостаточной [55] , Клаузевиц прибегал к системе выдержек, нот [56] , заметок, таблиц, критик и т. д., чтобы лучше расположить и удержать в памяти прочитанный материал; тем он оставил ясный прослед о своих думах и работе. При этом бросается в глаза упорное стремление проводить острые грани в понятиях, способность их четкого обособления, — черта в свое время подмеченная, между прочим, также у Макиавелли.

Книги главным образом относились к военным и историческим, причем основной уклон сводился к военно-историческому и военно-теоретическому содержанию. Среди имен авторов, прочитанных Клаузевицем за эти годы, мы находим имена: Монтекукули, Фёкиер, Санта-Круц, Фоляр, Мориц Саксонский, Пюисегюр, Турпин, де Криссе, Гибер, Ллойд, Темпельгоф, Мовийон (Mauvillon), Вентурини, Беренхорст, принц де Линь, де Сильва, Дарсон; достопримечательности походов Тюренна, Конде, герцога Брауншвейгского, Фридриха Великого. Сверх того упоминаются Nasts «Geschichte der Kriegsaltertumer» [ «История войн» Наста (нем.)], Honers «Geschichte der Kriegskunst» [ «История военного искусства» Хонера (нем.)]. Как ни почтенен этот список, он, очевидно, далеко не полон; в нем мы не находим, например, имен Монтескье, Ансильона, Йоганна фон Мюллера, Малле дю Пана, Мендозы, Киевенгюллера (Graf Khevenh"uller) и др., с которыми Клаузевиц был, несомненно, знаком, а с некоторыми — и очень серьезно. Но несколько странно не видеть среди военных авторов трудов классической древности, вроде Арриана, Полибия, Цезаря и др., особенно второго из них, пользовавшегося всегда большой популярностью. Наполеон, как известно, очень внимательно штудировал это далекое время, находя в нем много поучительного.

Как бы то ни было, но мы видим, что Клаузевиц был знаком со всем тем книжным ассортиментом военного обихода, который в его время исчерпывал собою, пожалуй, все, более или менее заслуживающее внимания.

Кроме этого специального материала Клаузевиц с удовольствием занимался математикой, восторгаясь в математических темах не только чистотой и точностью научных восприятий, но и их дисциплинирующим влиянием на мышление. Вообще, эти первые годы отмечены большим увлечением со стороны Клаузевица отвлеченными идеями, хотя он никогда не забывал рассуждать по их содержанию и сближать их с суровыми или серыми картинами реально-практической жизни. В связь с этой особенностью духовных переживаний можно поставить значительное безразличие Клаузевица к религиозным вопросам; «…религия, — писал он 8 октября 1807 г., — не должна отвращать наши взоры от этого мира».

Было бы интересно установить ту градацию влияний, которые были оказаны на Клаузевица прочитанными им авторами, но для решения этого сложного вопроса мы едва ли найдем достаточно биографического материала. Лишь мимо некоторых влияний мы не можем пройти молчанием. В записках Клаузевица мы находим следы довольно раннего знакомства с Монтескье, а некоторые данные говорят о серьезном характере этого знакомства с французским писателем, о некоторого рода увлечении им, впрочем, очень распространенном в годы жизни Клаузевица. Но особенно большое впечатление произвел на него великий учитель реализма Макиавелли. Клаузевиц с несомненным вниманием проштудировал все его три главных труда «О государе», «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия» и трактат «Военное искусство».

«Никакое чтение, — говорит Клаузевиц в манускрипте от 1807 г., — не принесет такой пользы, как чтение Макиавелли…» Некоторые страницы этого писателя устарели; другие представляют собою вечную истину [57] . Фридрих II написал своего «Анти-Макиавелли», но он остался верным учеником Макиавелли. «Было бы очень легко набросать параллель между Макиавелли и Клаузевицем: тот же вкус к истории и дипломатии, то же увлечение идеей спасения своей страны, даже любовь к сильным натурам, даже культ энергии». Последняя черта особенно важна. Клаузевица глубоко увлекало правило Макиавелли: «Что бы ты ни делал, не делай наполовину». В труде Клаузевица под заглавием «Bemerkungen und Einf"alle» [ «Замечания и идеи»], написанным, по-видимому, пред Йеной [58] , мы находим повторенной фразу Макиавелли (из рассуждений на Тита Ливия I, 23): «Будет неразумным делом, ставя на карту все, чем владеешь, в то же время не пустить в ход всех своих сил». «Нет более сильной политической истины, — говорит в этом случае Клаузевиц, — никакая другая не может служить лучшим фундаментом для военных дел, ни одна не побуждает к большей энергии».

В другой из своих заметок Клаузевиц подчеркивает важность 21 главы «Государя» для всякой дипломатии; а в этой главе Макиавелли устанавливает, что «нерешительные владыки, оставаясь нейтральными, когда воюют их оба соседа, подвергают себя худшим опасностям, и что они сделали бы лучше, открыто заявив себя другом или недругом». Нет ничего легче, как на страницах трудов Клаузевица отыскать повторение многих мыслей Макиавелли, подкрепленных свежими примерами и защищенных с полной убежденностью.

К этим же 3–4 годам после Академии относятся первые литературные труды Клаузевица. Их интересно проследить как последующие ступени, подведшие автора к его классическому труду. Нужно подчеркнуть, что Клаузевиц, помимо последнего труда, писал вообще много, писал легко, живо, отзываясь на современность и ее запросы. И что это было в нем прирожденное дарование, а не натасканная журналистикой сноровка, показывают первые же его труды, отмеченные зрелостью и отчетливостью выражений, непринужденностью и ясностью стиля, сильным пафосом критического нажима. Другое дело с идеями — они копятся и растут постепенно, постепенно же корректируясь, дополняясь или округляясь, как плоды на дереве, чтобы дозреть в его конечной работе.