— Сэр, — продолжала Теодосия. — Я должна принять неотложные меры, чтобы обеспечить моего попугая прохладным местом, где он сможет приспособиться к изменению окружающей среды.

Он нахмурился в недоумении.

— Чего?

— Он должен, отдохнуть.

— Леди, у меня есть хорошая мысль — отправить эту чертову птицу на вечный отдых!

Теодосия заглянула в глаза, настолько голубые, что они заслуживали описания: в какой-то момент казались бирюзовыми, а в следующий — соперничали с ясной голубизной васильков. Напряженность его взгляда вызвала трепетное ощущение внутри нее — согревало, немного щекотало и учащало дыхание и сердцебиение. Встревоженная незнакомыми чувствами, она на миг опустила голову, чтобы вернуть самообладание, и поймала себя на том, что пристально разглядывает нижнюю часть его анатомического строения.

— На что это вы таращитесь? — возмутился он.

Она продолжала смотреть, совершенно не в состоянии остановить себя.

— Я поражена размерами вашей vastus lateralis, vastus intermedius и vastus medialis. Бог мой, даже ваша sartorius ясно очерчена и в равной степени изумительна.

Он понятия не имел, о чем она говорит, но видел, что все ее внимание направлено на область, расположенную ниже пояса.

Он почувствовал непреодолимое желание опустить руки к паху, но не сделал этого, все еще держа ее птицу, и не собирался быть превращенным в евнуха клюющим попугаем.

— Вот, возьмите свою глупую птицу.

Его команда вернула Теодосию из состояния глубокой задумчивости. Она быстро взяла Иоанна Крестителя из рук мужчины.

— Ваше раздражение по отношению к моему попугаю совершенно необоснованно. На него ни в коей мере не может быть возложена ответственность за наше падение. Очевидно, вы недостаточно хороший наездник. Верховая езда требует прекрасного равновесия, того, чем вы явно не владеете. Более того, я отказываюсь верить, что вы получили какие-либо повреждения. Ваше падение было смягчено этой массой…

— Мое легкое падение никогда бы не произошло, если бы этот маньяк в перьях не напугал до смерти моего…

— Маньяк в перьях? — Теодосия прищелкнула языком и покачала головой. — Сэр, это весьма неудачный набор слов. Вы не можете говорить о птице, как о маньяке.

Он разинул рот.

— Не могу?

— Нет. Слово «маньяк» используется только по отношению к людям. Да будет вам известно, моя птица — африканский серый, вид попугая, который является предметом восхищения и желания в продолжение всего существования цивилизованного мира.

— О, чтоб его — мне плевать, будь этот маньяк в перьях хоть японским фиолетовым, и мой выбор слов не ваше дело, черт побери! И надо же было набраться наглости, чтобы заявить, что я не умею, ездить верхом. — Он поднял свою шляпу из пыли. — Я не могу вспомнить ни единого дня в своей жизни, когда бы я не сидел на лошади!

— Мой бог, сэр, да вы сходите с ума.

— Это я-то сумасшедший? Все, что я делал, это въезжал в город! Это вы носились тут по всему околотку, гоняясь за изнеженным попугаем и исправляя выбор слов других людей.

Теодосия отошла в тень под высокий дуб.

Мужчина наблюдал за ней сквозь прищуренные веки — мягкие округлости ее бедер покачивались, темно-синяя ткань дорожного костюма облегала тонкую талию и шуршала вокруг того, что, как он предполагал, было длинными, стройными ногами; он не мог разглядеть грудь — ее чертова птица прижималась к ней, а поскольку он был слишком зол, чтобы обратить внимание на нее прежде, то не мог вспомнить, была ли она маленькой или большой и пышной, как ему нравилось.

Нравилось? Эта женщина ему совсем не нравилась. Даже если у нее была большая полная грудь, он не собирался симпатизировать ей.

И все же, размышлял он, необязательно было испытывать симпатию, чтобы оценить ее внешность. В самом деле, по его мнению, большие полные груди были единственной стоящей принадлежностью женщин.

— Ваша вспыльчивость представляет интерес, сэр, — неожиданно заявила Теодосия, стоя посреди островков ярко-синих колокольчиков и лиловых полевых гвоздичек. — О, я прекрасно понимаю, что падение на кучу перепревающего органического удобрения было далеко не из приятных происшествий, но вы моментально пришли в ярость, причем настолько бурную, что я подумала, нет ли необходимости в некоторой форме цикурирования.

Он настолько напряженно наблюдал за ней, что едва ли слышал ее слова. Но спустя секунду осознал, что она сказала, — его глаза расширились так, что стало больно векам.

— Боже милостивый, это что же, в обычае у северных женщин угрожать мужчинам кастрированием?

Она слегка склонила голову.

— Что вы такое говорите, сэр? Я абсолютно ничего не сказала о кастрации.

— Вы сказали:..

— Цикурирование. Цикурировать — значит успокаивать, смягчать. Ваша ярость заставила меня задуматься, не могу ли я каким-то образом уговорить вас выйти из вашего взъерошенного состояния.