– Согласен, – послышался печальный голос Нечаева. – Обдумаем этот вопрос, хотя он стоит шире, в рамках всего города. Кстати, а ваш провокатор, как бы это смешно ни выглядело, оказался прав. Параллельные анализы есть, и именно по той самой причине, о которой он и говорил. Браво. Другой вопрос, что мы не успели их проверить, но законсервировать успели.

– Ну-ну, – хмыкнула Маргарита, отключая селектор.

– Маргарита, – с трудом выговорил Дорожкин, не сводя глаз с лохмотьев кофточки начальницы, сквозь которую была видна почти обнаженная грудь, – а вы уверены, что вам не нужно срочно пройти… вакцинацию?

– Уверена, – ответила Маргарита и добавила, глядя в глаза Дорожкину: – По многим причинам, но в том числе и потому, что не все, что имеется в мире нечисти, является производным от человека. Тебе, кстати, в этот раз повезло. Смотри-ка, и тебя сумела достать.

Дорожкин перевел взгляд на себя. Его рубашка свисала лоскутами, на куртке рядом с местом прошлой починки был выдран клок, но кожа не пострадала.

– Ты отстранился, – сузила взгляд Маргарита. – На сантиметр отстранился. Гордиться, кстати, нечем, благодари реакцию своего тела. Хотя я вот не отстранилась… Кстати, я бы и тебя отправила на обследование. Как-нибудь, при случае. Только не рассчитывай, что Адольфыч будет после каждой потасовки премировать тебя пачкой купюр.

– На отгул я хотя бы могу рассчитывать? – прокашлялся Дорожкин.

– Знаешь, – Маргарита еще раз пристально посмотрела на Дорожкина, – а ведь она при всем прочем была отличным врачом и хорошим человеком.

– Хорошей нечистью? – вытолкнул поганые слова изо рта Дорожкин.

Вечером Дорожкин разделил остатки плова с Фим Фимычем, но от загоруйковки отказался, поэтому с утра топтал беговую дорожку с ясной головой. Однако самому Дорожкину ясность казалась мнимой. Или, как говорил его школьный учитель истории, абсолютной. Второй присказкой учителя было пожелание, чтобы в головах у учеников хотя бы гулял ветер. Полный штиль в его представлении был неизмеримо большим бедствием. В утро четверга Дорожкин соответствовал обоим критериям интеллектуального опустошения – абсолютной ясности и полного штиля. Зато за окном нависли тучи, и пошел дождь.

Дорожкин принял душ, поймал себя на мысли, что способен перенести появление Марфы без излишних эмоций и начатков эксгибиционизма, затем открыл холодильник и столь же равнодушно проверил продукты на предмет срока годности. Все, что заканчивалось в течение недели, выдвинул на передний план. То, что истекало в ближайшие два дня, сложил в пакет, раздумывая, едят ли такие, как Ромашкин, йогурты и творожки. Туда же сунул и разодранную куртку. Готовить самому категорически не хотелось. Хотелось пойти в кафе, заказать хороший кофе, тосты и сидеть, смотря на дождь через окно. Потом перейти в другое кафе, съесть, к примеру, порцию зажаренной с чесночком курочки, послушать хорошую музыку и перейти в третье кафе. Или в четвертое. И там уже под плохую музыку нажраться до потери пульса. Хотя если бы удалось сделать два первых пункта в компании милой девушки, третий бы отпадал. А если бы девушка была еще и любимой…

Дорожкин постарался представить лицо Машки, но трепета не испытал. Ноющее ощущение пустоты появилось, но не трепет. Тогда он натянул теплый свитер, сунул ноги в кроссовки, высунулся в окно, разглядел в конце улицы Носова маршрутку, слетел по лестнице, гаркнул что-то бодрое Фим Фимычу, выбежал из дома и покатил в полупустом салоне по улице Бабеля. Город за окнами еще не стал родным, более того, теперь сквозь собственное равнодушие Дорожкин чувствовал и не отпустивший его испуг, и напряжение, и уже знакомое ощущение какой-то разреженности воздуха или собственного существования в целом, но все вместе отдавало уже вкусом привычки.

Он вышел возле управления, но направился в «Дом быта». Сдал куртку в ремонт, попросив зашить как можно аккуратнее, коротко постригся, заняв кресло между двух горожанок, которые шумно сравнивали качество хлеба из обеих городских хлебопекарен и того самодела, что удавалось извлечь из электрической хлебопечки. Потом заглянул в «Торговые ряды», прошелся по магазинчикам и купил дешевую китайскую куртку, хотя рядом продавалась более качественная одежда. Ему было отчего-то все равно.

Его даже почти не обрадовал голос матери, до которой он дозвонился с почты и которая беспокоилась по поводу крупной суммы, спрашивая, что с ней делать и кем же теперь работает ее Женечка.

– Начальником, мама, – постарался как можно убедительнее произнести в трубку Дорожкин. – Небольшим, но начальником. Но взятки не беру, не волнуйся. Вот за то, что не беру, заплатили премию. Деньги или положи на книжку, или потрать на что-нибудь. Не волнуйся, это не последние. Надеюсь, до Нового года еще увидимся.

Дорожкин разговаривал с матерью, а сам смотрел на распечатанное на принтере объявление, на котором над словами: «Девушки! Вот он! Молодой, перспективный и без вредных привычек. Встречайте на улицах города» – красовалась его фотография полуторалетней давности, которую Мещерский мог взять только у Машки. На фото круглолицый Дорожкин уминал чебурек на Казанском вокзале, на который привез Машку, пытаясь склонить к знакомству с мамой. Но Машка в последний момент от поездки отказалась, верно, чувствовала, что ничего у нее не выйдет с Дорожкиным. А фотография осталась.

– Интернетчика нет, – объявила телеграфистка, когда Дорожкин подошел к объявлению. – Он в школе занимается компьютерным классом, будет после обеда. Это вы ведь на картинке?

– Был я, – кивнул Дорожкин, сорвал объявление, скомкал его и у выхода из почты нарушил девственную чистоту урны для мусора.

День только начинался.

– У тебя же отгул! – удивился Ромашкин, развалившись на диване. – Или передумал?

– Нет, – мотнул головой Дорожкин, ставя на пол пакет с продуктами. – Вест, как оборотни относятся к молочным продуктам? А то я слегка пожадничал в последний поход в магазин, а потом три дня в больнице провалялся. Нет желания посодействовать? По всем позициям имеется запас в два-три дня.