Девочка посмотрела на него с бесконечным терпением женщины, вынужденной жить в мире, где правит мужская дурь. Проговорила раздельно:

– От сома и человечка с закорючкой, – по-свойски ухватила Алёну за безвольно повисшую руку: – Бери, чародейка, свою прорицательную машину. Со мной пойдете, заночуете у нас. Покушаете. А вы нам за то гадать будете, судьбу предсказывать, мамку вразумлять. – Малявка по-старушечьи, с присвистом, вздохнула. – Совсем она у меня задуровала. Сидит, плачет...

– А как же враги?

Девочка уже нырнула в заросли, не сомневаясь, что гости следуют за ней. Лишь коротко глянула через плечо острыми блестящими глазами.

– А они на север полетели.

– Откуда... – в один голос начали было горе-чародеи.

Но продолжать расспросы было бессмысленно, и еще глупее – торчать на краю стремительно темнеющего леса. Переглядываясь, бодрясь друг перед другом, они устремились за крохотной провожатой.

Неприметная ленивому взрослому глазу тропка привела их к дому, стоявшему, как первым делом удостоверился Макар, чуть в стороне от деревни, в окружении густейших зарослей, буйно, но неопрятно цветущих. Удовлетворенный результатами рекогносцировки, Макар пропустил Алёну в низенькую калитку и сам нырнул следом. Двор, насколько можно было судить в густеющих сумерках, являл собой смесь обычной бесхозяйственности и запустения какого-то иного, высшего масштаба. То было хозяйство людей без царя в голове, живущих в сошедшем с ума мире. Сошедшем с ума недавно, иначе не осталось бы здесь следов былого благополучия. И буйные кущи кто-то ведь сажал и холил, и дорожка от калитки к дому была затейливо выложена цветными камешками, и купы цветов диковато выглядывали тут и там из травы, а видневшийся за домом клочок земли точно был когда-то огородом. Одряхлевший забор не валился лишь потому, что зелень подпирала его с обеих сторон. На бельевой веревке уныло обвисли брошенные вещи – платье, юбка и детский фартучек, – как различил придирчивый Алёнин взгляд, жутко истрепанные. Опрокинутая бадья, разбитые горшки, еще какой-то хлам валялись по всему двору. Было очевидно, что обитатели дома не придают особого значения порядку и уюту.

Но никакая, даже самая оголтелая, бесхозяйственность не могла бы покрыть огород слоем шевелящейся зеленоватой слизи и вырастить посередине одно-единственное, зато безупречно отвратительное нечто. И сам одноэтажный, когда-то, наверное, опрятный и веселый домик стоял перекошенный, покореженный, словно картонная пачка, стиснутая равнодушной рукой. Так почудилось Алёне, Макару же привиделся огромный плод, напоминающий очертаниями дом, и плод этот усыхал и гнил одновременно, теряя форму и покрываясь мерзкими пятнами. Девочка отважно шуганула невидимую пакость, кинувшуюся ей в ноги из травы, и с усилием потянула перекосившуюся дверь. Дом был не из тех, куда так и хочется войти, но путешественники с облегчением захлопнули дверь за собой, оставив снаружи ночь и двор, полный всяческой чертовщины.

За дверью их встретили застарелая вонь нестираного тряпья, пыли и прокисших объедков, размеренные полувздохи-полувсхлипы и темень, натолкнувшись на которую, будто на стену, гости поначалу застыли в растерянности. Не слишком-то хотелось вступать в эту вздыхающую, ворочающуюся тесную темноту.

– Маманя, опять в потемках сидите! – с досадой воскликнула маленькая провожатая. – Клялись ведь, что к кузнечихе за огнем сходите.

Темень откликнулась длинным, с подвываниями, вздохом.

– У кузнеца огонь пока держится, всегда угольком разжиться можно, да идти надо через всю деревню, вот она и ленится, – быстрым шепотом разъяснила девочка.

Глаза пообвыклись и стали различать кое-какие подробности. Одна комната, углы тонут в чернильной тьме, а может, чем-то отгорожены. Посреди комнаты смутно белеет большой круглый стол, задрапированный тканью, а за столом, совсем уж смутно, – серая фигура, бессильно уронившая руки на скатерть. Не шевельнулась, даже не подняла головы, чтобы взглянуть на вошедших.

– Ничего! – трагически выдохнула фигура. – Снова ничего!

Макар решительно выступил вперед:

– Здравствуйте, хозяюшка!

Не услышав в ответ ничего, кроме подвываний, обернулся к девочке:

– Посветить есть чем у вас? Лампа, свеча, лучина – все равно!

– Маманя, лампа наша где? – возвысила голос малышка, перекрывая материнское вытье.

– На рундуке посмотри, – откликнулась та неожиданно нормальным, разве что гнусавым от слез голосом. – Или у очага. А может, на лавке под окном?

Девчонка уже шебаршилась по комнате.

– Вот!

И сунула в руки Макару нечто вроде приплюснутого низкого сосуда с носиком, липкое и пыльное одновременно.

– Только огня все равно нет.

Макар молча поставил нечто на край стола, нащупал фитиль. Щелкнул зажигалкой, благополучно просохшей. Над округлым туловом затеплился огонек, и стала видна вся лампа – крохотный масляный светильничек, а также круг сомнительно белой скатерти и край чего-то сложносочиненного, снизу лаково-темного, вверху мерцающего, высящегося посреди стола. Девочка восхищенно пискнула, натащила еще ламп разного вида и размера, со стеклянными колпаками, с выпуклыми полированными отражателями и без таковых. Скоро помещение явилось из небытия. Захламлено оно было невероятно. Не дом, а лабиринт, передвигаться по которому без риска споткнуться или удариться могла разве что крыса. Скатерть, свисавшая с круглого стола до самого пола, тоже не обманула ожиданий – разноцветные потеки, пятна, прорехи делали из нее подобие географической карты. Нечто, темнеющее и мерцающее над столом, оказалось здоровенным шаром мутного стекла, приподнятым на резную подставку.

– Похоже, в доме проживает интеллигенция, – весело объявил Макар.

Аккуратистка Алёна не находила слов, лишь озиралась с брезгливым ужасом.

– Мама твоя лечит или будущее предсказывает?

Девочка, хлопочущая с посудой, откликнулась без малейшего удивления:

– Прорицает больше. Может и хворь прогнать, если для того за травками идти не надо. По лечобе у нас больше бабка-травница. Та до рассвета вставать не ленится, травы звать, корни ловить, семена уговаривать. В выучку к ней пойду.