Но он не был виноват! Кто бы не отвлекся на столь вопиющее проявление непорядка? Растрепанные, забывшие всякий стыд дети носились по пятачку меж высоченных каменных коробок и орали так, что уши закладывало. Среди них были и девочки – впрочем, некоторые пытались выдать себя за мальчиков с помощью штанов и отрезанных кос. Разве такое поведение пристало отрокам и отроковицам, вознегодовал Один, следя за особенно шумной ватагой, по-видимому ссорящейся из-за большого, порядком потертого мяча. Чадо превыше всего должно блюсти покой старших и собственную благопристойность – это он знал точно. Он вообще абсолютно все знал совершенно точно. А эти еще и за мяч боролись как-то чудно, только ногами. Какой-то запрет? Странные обычаи, с неодобрением подумал Один. Он вообще не одобрял ничего странного. И нисколько не удивился, что мяч, которым невоспитанные дети пытались завладеть таким неудобным способом, ускользнул от них и подкатился прямо к нему. Один внимательно рассмотрел мяч. Он не пытался быть объективным, в этом не было нужды. Он всегда был в высшей степени объективен. На его объективный взгляд, в мяче не было ровном счетом ничего, чтобы оправдать такие страсти. Обычный старый мяч. Круглый. Форма, впрочем, грешила несовершенством, вмятины заметно нарушали шарообразность. Никчемный мяч, чепуха какая-то.

– Эй, подкинь мячик!

Один даже вздрогнул – так резануло его слух это неприемлемое обращение. Строго, с безоговорочным осуждением он посмотрел на крикунов. Те, сбившись в кучку, – недавняя ссора мгновенно была забыта – так же откровенно его разглядывали. На их мокрых измазанных лицах не читалось и тени раскаяния, наоборот, зрело недоумение и открытый вызов.

– Ты чего, бросай!

Один не шевельнулся, когда крикун отделился от стайки, подбежал вплотную и подобрал мяч едва ли не из-под его ног. Разгибаясь, наглый мальчишка бросил на него недоуменный взгляд. Один ответил ему взглядом, в котором не было никакого выражения, лишь неподвижная тяжесть. В следующий миг он подумал о своей миссии, развернулся и решительно зашагал прочь, ни разу не оглянувшись на мальчишку, который неуверенно брел к друзьям, словно забыв, куда и зачем направляется, с ненужным уже мячом в руках.

Ванька был счастлив уже сколько-то там дней. Он не считал. Зачем, какая разница! Опыт приучил его не думать о времени, не строить планов, вообще не заглядывать вдаль. Планы зависели от неуправляемых сил, вроде дождя или града: от настроения матери, самочувствия отца, еще каких-то людей. А люди – самое ненадежное, что есть на свете, это он давно понял. Был, правда, Костик, были еще друзья. Но и они ничего не решали сами, мотались туда-сюда, вверх-вниз по произволу неуправляемых сил. Вот Ванька и не задумывался ни о чем таком. Просто радовался и нарадоваться не мог на свое счастье.

Не подвело ведь дерево! Второй раз уже не подвело. Вместо орущей Светки был теперь у Ваньки брат, и не какая-то там никчемная заготовка, а нормальный брат, одного с Ванькой возраста, роста и состояния души. Брат, правда, ужас сколько всего не знал – причем самых обычных вещей, – но научался всему прямо с лету. Ванька всерьез думал, что брат у него «Вун Деркин» (это такое слово китайское, означает особенного ребенка, очень талантливого и умного, вроде супермена), и ужасно этим гордился. Нисколечко не завидовал. Не всем ведь быть умными и талантливыми. Вот он, Ванька, балбес и бездарь, зато какой везучий.

Учил брата все больше сам. Мать с отцом, как все произошло, вовсе бесполезными стали, ни на что не годились. Даже имя ребенку нормальное дать не смогли, все лепетали: «Светик, Светик». Слушать противно. Сыну, может, обидно, какой он им «Светик». Назвал, по-людски, Серым – Сережей, значит. Накормил по-человечески, шоколадными батончиками, колой и чипсами, с Костиком, с другими познакомил. Оглянуться не успел, а Серый уже вел мяч к воротам не хуже всякого!

Сейчас, наверное, дома уже. Ванька из ларька во двор забежал, где они в футбол играли. На поле никого. Значит, разошлись, дома брат Серый. Вот и расчудесно. Пожрем, как люди, телик посмотрим. Беспомощность родителей внушала братьям беспокойство, но и пользы от нее было немало: деньги на жрачку давали, не пикнув, от телевизора не гнали, не воспитывали. А главное, не орали ни на них, ни друг на друга – совсем. Красота!

Ванька вихрем взлетел по лестнице к родной двери и изо всех сил прижал кнопку звонка. Через хлипкую преграду было слышно, как ликующие трели разливаются по квартире, разносятся среди кособокой мебели и всяческого барахла.

– Хватит трезвонить!

– Чего такое, спит, что ли, кто?

– Во-первых, здравствуй, – отчеканил брат ненастоящим голосом.

– Серый, ты чего?

– Во-вторых, ноги надо вытирать. И дверью не хлопай.

Ванька повлекся за ним по коридору, нарочно размахивая сумкой с чипсами и шоколадом, чтобы задевать вышагивающего впереди Серого. Брат выдумал какую-то новую шутку? Ну и пусть, что не смешную. Вот поедим сейчас, вникнем и посмеемся вместе.

– Что за дрянь ты купил?

– Не любишь с ветчиной, да? С сыром надо было? – вскинулся Ванька. – Давай я еще раз сгоняю!

– С какой ветчиной! Сгоняет он... Холестерин, красители, ароматизаторы. Соли одной сколько! Тут сбоку все написано. Ты что же, состав не читал?

Серый ткнул Ваньке в лицо яркую, радостную упаковку с такими желанными чипсами, местами уделанную, будто отпечатками мушиных лапок, крохотными буковками. Ванька состроил виноватого и замотал головой, каждую секунду готовый расхохотаться. Но Серый все тянул, не подавал знака. Он отлично играл. На Ванькин взгляд, даже слишком хорошо: и поза, и лицо, и глаза – все было по-настоящему.

– Ну ты чего, а? – не выдержал Ванька, рискуя испортить игру. – Кончай, есть же хочется!

– Это есть нельзя, – отрезал брат.

Стремительно нагнулся к мусорному ведру и распрямился, но уже без пакета в руках.

– Серый, ты чего, Серый?

– Мое имя Сергей. Попрошу запомнить и впредь не употреблять идиотских кличек.

И вышел из кухни. Ванька долго стоял, не зная, что делать. То ли вытаскивать еду из-под крышки мусорки – она ведь в пакете, в упаковке, ничего с ней не случилось. То ли бежать за братом. А может, «скорую» вызывать? Заболел ведь Серый, точно заболел.