В спецовку каменщика он не хотел, это точно. И сталевара и плотника — тоже. Это бы означало вставать в шесть утра, плестись, наскоро позавтракав, к троллейбусной или автобусной остановке — тут были еще варианты. Потом отпахать смену надо было — тут уже без вариантов — и плестись назад тем же порядком.

Нет, в спецовку простого работяги он не хотел стопудово.

Но и пиджак успел надоесть до такой степени, что казался кандалами. Связавшими его с пяток до макушки кандалами. Пускай и дорогими, но все же кандалами.

— Слуша-аай! — ахнула как-то догадливая Верка, скрестив руки на своем пятом размере груди, которым жутко гордилась. — А может, тебе вообще все надоело, а, Витальча?! Не только пиджак и служба твоя обязательная и унылая, а вообще все, а?!

Да!! Да, хотелось ему орать в тот момент в полное горло, вообще все надоело! Все осточертело!!

Дорогая машина его не радовала! В большой квартире на двоих стало тесно! Холеная красавица-жена — его Вера, ухоженная от розовых атласных пяточек до густоволосой роскошной макушки — не возбуждала его теперь! Вообще никогда не возбуждала, ни днем, ни утром, ни ночью, ни вечером. Он поначалу-то перепугался, подумал, что все, кранты! Довела жизнь офисная до импотенции, пора по врачам, да препаратами стимулирующими разговляться. Верка уже стала коситься, подкалывать, потом и в открытую претензии предъявлять. Он даже знакомому сексопатологу позвонил, напросившись на прием. А потом вдруг…

А потом вдруг однажды у знакомых на даче он увидел ЕЕ. Увидел и сомлел. И не знал уже, куда свое возбуждение прятать. Оно было настолько очевидным, настолько вульгарно топорщилось в джинсах, что он поспешил натянуть на себя кожаный фартук и встал к мангалу, чтобы скрыть все. Но Верка, гадина глазастая, заметила. Фыркнула, многозначительно скосив взгляд на его пах, и пробормотала с угрозой:

— Ну-ну, Прохоров… На меня стало быть времени и здоровья не хватает, а тут на угли встал! Или тебя молодая жена Антона Панова так поддернула? Ладно, дома поговорим.

И ушла в дом, затаив зло на него. А он-то при чем?! Он-то что такого сделал?! Совсем ведь ничего, просто смотрел и все. Смотрел, как молодая жена Антона Панова ходит, как разговаривает, как наклоняется над столом, когда дотягивается до виноградной грозди. Он даже помечтать ни о чем таком не успел, что сподвигло бы его на такой эротический выброс. Честно, не успел! Просто любовался чужой женщиной и все. Почти…

Да ею, если быть откровенным до конца, все там любовались. И он, и хозяин дачи — Хаустов Серега — не мог от нее взгляда оторвать, и еще кто-то из приглашенных, кого Виталий не очень хорошо знал, тоже пялились на Полину Панову.

Она была…

Она была чудо, как хороша! И ведь не выставляла себя на показ, как Верка к примеру. Та все норовила сиськи свои на весь белый свет из-за пазухи вывалить, или ноги повыше обнажить. А Полина, как раз наоборот, в отличие от других женщин, была больше всех одета. То есть, на ней было очень много ткани для такой жары, которая стояла в выходные. Сарафан вроде бы был на ней, но плечи прикрыты, спина тоже не оголена, вырез на груди крохотным сердечком, подол ниже коленок. Все другие бабы были в шортах, таких крохотных, таких мелких, что нижняя часть задницы вываливалась и пупок наружу. Ноги, живот, все на обозрении — гляди, не хочу. Может, потому и глядеть на них не хотелось, а? Потому, что раздеты они были почти полностью? Что там оставалось воображению-то? Ничего, ровным счетом. Только киснуть, принимая все, как видится. А Полина…

А вот над Полиной его воображение трудилось вдохновенно. И подол платья ей задирало. И пуговки крохотные на груди расстегивало лихорадочно. И по плечам гладило, и по спине нежными прикосновениями спускалось. И все казалось именно таким великолепным и желанным, каким угадывалось под ее тонким сарафаном.

И он ведь не ошибся, предполагая, что она нежна, пуглива и стеснительна. Именно об этом потом говорил Антон. Тоже идиот, да? Нашел, о чем рассказывать!

— Полинка моя прелесть просто, — надрывался он от восторга в бильярдной. — Только очень уж скованная, представляете, стесняется заниматься сексом…

За те слова, которые потом произнес Антон для присутствующих там мужиков, Виталий готов был забить ему в глотку кий. Причем не один, а все, что имелись в бильярдной. Нет, ну разве можно о таком говорить на людях, а?! Там ведь, по меньшей мере, человек семь уши грело, двоих из которых они с Антоном вообще впервые видели. А он несет такое! Разве можно о такой женщине, как Полина, на людях говорить?! Да ею нужно любоваться, как дорогой картиной, в тиши своего кабинета в одиночестве, а потом обратно запирать на ключ и никому не показывать. А он такие вещи на обсуждение выносит. Повезет же придуркам, а!

Одно хоть утешало, что Антон Панов осознавал, какой драгоценностью владеет. У него просто взгляд мутью подергивался, когда он смотрел на свою жену. Наверняка из спальни ее не выпускает, решил тогда не без зависти тайной Виталий.

Да, он бы и сам с такой девочкой там пропадал, в спальне-то. Снимал бы пласт за пластом с нее ее природную застенчивость, уничтожал бы в ней ее скованность, кроил бы на свой лад ее женское начало. Это ведь так интересно и волнующе: лепить женщину под себя. Не брать ее уже готовой и состоявшейся, умеющей все, знающую все, направляющую тебя же, а самому ее создавать.